Сотрудник гестапо - Генрих Гофман

— Вот. Я уже написал, — перебил его мысли Золотарев. Он пододвинул исписанный лист бумаги к Дубровскому и уставился на него своими белесыми глазами.

— Хорошо! От имени германского командования благодарю за усердие. А теперь постарайтесь побывать у ваших знакомых в Кадиевке, поговорите с ними о жизни. Попробуйте выведать, что им известно про взрыв водокачки, про пожар на маслозаводе. Земля слухами полнится. Быть может, кто-нибудь из них осведомлен, чьих рук это дело. И учтите, это задание самого шефа. Встретимся здесь послезавтра в это же время.

— Я постараюсь… Я похожу, погутарю…

— Вы разве украинец?

— Не, я русский. А что?

— Ничего. Просто я обратил внимание, как вы украинские слова употребляете.

— Так то ж просто. На Донбассе много хохлов живе, да и Украина под боком.

— Я так и понял. Спасибо за донесение. До следующей встречи.

Вслед за Дубровским поднялся со стула и Золотарев. Попрощавшись, он грузной походкой пошел к двери и, не оборачиваясь, исчез за ней. Дубровский подождал, пока его шаги не затихли в отдалении, а потом и сам вышел из комнаты.

Когда он очутился на улице, солнце стояло уже в зените. Было нестерпимо жарко.

Всю дорогу до ГФП Дубровский думал о донесении Крючкина. Уже подходя к воротам, он решил проверить Высочина. «Улица Челюскинцев, дом один. Сегодня же вечером, после свидания с Алевтиной, отправлюсь по этому адресу и попытаюсь выяснить, что это за личность». С этой мыслью он толкнул калитку, отдал честь часовому и направился к Рунцхаймеру.

Из деревянного гаража доносились душераздирающие крики женщины. Хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать эти жуткие вопли, чуть приглушенные шумом работающего автомобильного мотора. Возле закрытых ворот гаража стоял грузовик, водитель которого, видимо по приказу старшего начальника, жал на акселератор всякий раз, когда раздавался пронзительный крик женщины.

Дубровский уже подошел к порогу в сени, за которыми была дверь кабинета Рунцхаймера, когда из гаража выбежал Потемкин. На его руке висела резиновая плетка. Внезапно голос женщины будто бы надорвался, начал стихать, переходя в чуть слышные стоны. Затих рев мотора. И отчетливо послышалась брань, с которой набросился Потемкин на водителя грузовика.

Белобрысый солдат оторопело моргал глазами, понимая, что провинился лишь тем, что недостаточно жал на педаль акселератора. Все это происходило в каких-нибудь двадцати пяти — тридцати метрах от Дубровского. Потемкин высказал все, что думал о водителе грузовика, повернулся, чтобы возвратиться в гараж, и в этот момент увидел его.

— Чего стоишь? Иди к нам! — крикнул он.

— Нет. Я должен идти к Рунцхаймеру.

— А Рунцхаймер здесь, в гараже.

— Тогда я подожду.

— Ну, как знаешь. А у нас тут интересная бабенка.

— Кто такая?

— Учительница. На связи была у подпольного секретаря, — сказал Потемкин, направляясь обратно в гараж.

Дубровский продолжал стоять, щурясь от солнечного света. Через мгновение из гаража вновь донеслись вопли и крики женщины. И вновь взревел дизельный мотор грузовика.

— И что ироды делают! — услышал Дубровский за своей спиной.

Он обернулся. На пороге стояла Марфа Ивановна.

— Здравствуйте, — сказал Дубровский.

— День добрый!

— Как ваша дочь?

Марфа Ивановна безнадежно махнула рукой:

— Оленька с перепугу под кровать забралась. Никак ее оттуда не могу дозваться. По-честному сказать, у меня у самой-то ноги дрожат. Ведь так и до смерти забить можно.

Дубровский глубоко вздохнул. Что мог он ответить этой исстрадавшейся женщине? Он и сам был подавлен тем, что творилось сейчас в гараже.

— Это все Алекс, Алекс, — причитала Марфа Ивановна. — Рунцхаймер сам не посмел бы так. А это Алекс, Алекс… Теперь опять он заставит меня отмывать кровь с его плетки.

— Ну, прошу вас, успокойтесь. — Дубровский подошел к ней и, чтобы отвлечь ее от тяжелых дум, спросил: — Марфа Ивановна, а вы Михаила Высочина не знаете?

— Как же не знать! В начале улицы Челюскинцев дом их стоит.

— Что за человек этот Михаил Высочин?

Она подняла свое заплаканное лицо. В ее взгляде было столько невысказанной тоски, столько грусти, и вместе с тем Дубровский уловил какую-то настороженность. Казалось, она все еще сомневается в его искренности. И чтобы растопить последнюю льдинку недоверия к себе, он сказал:

— Поверьте, Марфа Ивановна, я не сделаю этому человеку никакого зла. Напротив, я желаю ему только добра, если он его заслуживает. Но мне важно, очень важно знать, что он собой представляет. Вот почему я спрашиваю вас о нем. И если вы его действительно знаете, расскажите. Вы даже не представляете, как мне это необходимо.

— Ладно. Расскажу. Я и мать их знала. Славная была женщина. Я ее хорошо помню. Ведь я с ее дочерью, Марией, с сестрой Михаила Высочина, дружила. Помню, кавалеры все путали, кто из нас Марфа, а кто Мария. В семье у них часто бывала, поэтому и Михаила хорошо знаю. Года за три до начала войны закончил горный техникум, работал на шахте электрослесарем.

А подружка моя, Мария Высочина, вышла замуж за Василия Иванова. Был у нас такой. Работал в горкоме партии. Орготделом заведовал. Статный был мужчина. Да и Мария была хороша. Что фигура, что внешность. Заметная была девка. Когда немцы подходить стали, она с ребенком эвакуировалась. Теперь и не знаю где. А муж ее, Василий Иванов, остался. Только на погибель свою остался. Люди сказывали, что специально в городе оставили, для особой работы. Правда, сделать он ничего, не успел. Как немцы пришли, так дня через три-четыре его и арестовали. Теперь тоже не знаю, что с ним.

— Скажите, Марфа Ивановна, а его не мог выдать Михаил Высочин?

— Не-ет. Что вы, Михаил и Василий Иванов в большой дружбе были. К тому же родственники. Как-никак муж сестры. Не стал бы Михаил его выдавать, не такой он человек.

— А вы давно Михаила Высочина видели?

— Я к ним теперь не хожу. Так, иногда на улице разве встретимся. Поздороваемся — ив разные стороны. Сторонятся они меня. Обижаются, что у немцев работаю.

— Сам-то он что, не работает?

— Работает. Только на шахте он, а я вроде при штабе. Разное это дело.

— Спасибо вам превеликое, Марфа Ивановна. А за Михаила Высочина не беспокойтесь, я ему зла не сделаю.

— И вам за душевность вашу спасибо. Как брату родному, я вам доверилась. А почему — и сама не знаю… Глаза у вас добрые, видно поэтому.

Дубровский окончательно решил скрыть от Рунцхаймера сообщение о подпольной группе Кононенко, хотя бы до той поры, пока сам не переговорит с Михаилом Высочиным.

Во второй половине дня Рунцхаймера вызвали в штаб ГФП-721 к полицайкомиссару Майснеру. Шеф полевой фельджандармерии 6-й немецкой армии назначил на девятнадцать часов совещание всех руководителей внешних команд ГФП-721, на котором должен был выступить лейтенант Вилли Брандт, возглавлявший внешнюю команду в Таганроге.