Амулет дракона - Торстен Деви

Кто-то отер ей рот тряпкой — заботливо, но не особо нежно. Под голову принцессе подложили свернутую одежду, чтобы ей было удобнее. Брунии было больно, и она так устала, что даже подумала, не притвориться ли ей мертвой на какое-то время, чтобы ее оставили в покое.

Вдруг она почувствовала, как кто-то прикоснулся к ее драконьему амулету. Открыв глаза, она перехватила чужую руку и плюнула на стоящую перед ней женщину. Отпустив амулет, та попятилась.

Послышались голоса трех или четырех женщин.

Кряхтя, Бруния приподнялась, опершись на локоть. Через некоторое время круги перед ее глазами исчезли, сознание вернулось и она начала различать, где верх, а где низ. Правда, трястись окружающий мир не прекратил.

Принцесса находилась в большой зарешеченной повозке, которую тянули две крупные лошади с длинной гривой. Рядом с Брунией находились семь или восемь женщин, все в том возрасте, когда еще можно рожать.

— Где я? — спросила Бруния.

— На пути в Брамель, — ответила крепко сбитая, коренастая женщина с рублеными чертами лица. — Меня зовут Рахель.

— Бру… Бурин, — произнесла Бруния, научившаяся у повстанцев тому, что ее не должны узнавать. — Я из Фъеллхавена.

— Далеко же ты оказалась от дома, — заметила более пожилая женщина, сидевшая в другом углу железной клетки.

— Что это такое? — осведомилась Бруния. — Повозка для пленников?

Ей уже приходилось видеть такие повозки в королевстве своего отца.

Рахель мрачно покачала головой.

— Хуже. Мы будем женщинами пограничья. Нас взяли в плен, чтобы мы служили воинам на границе королевства. Служили на поле, в домашнем хозяйстве и в постели.

— Говори уж как есть, — буркнула старшая женщина. — Мы рабыни, и наша жизнь будет длиться столько, сколько мы будем нужны.

Вскочив на ноги, Бруния бросилась на железные прутья клетки и в отчаянии уставилась на запад. Она должна была ехать туда, но, к несчастью, удалялась прочь.

— Зигфинн… — тихо прошептала она, и на глазах ее выступили слезы.

Раны Кальдера воспалились. Всякий раз, когда боль отступала и он мог ясно мыслить, повстанец умолял Данаина не отрезать ему руку и продолжать путешествие в Исландию. Но большую часть времени Кальдера лихорадило, он не мог есть и бредил. Наконец они добрались до Фъеллхавена. Местный лекарь, которому Данаин заплатил за молчание, сказал, что Кальдеру уже не помочь, и предложил порошок, способный облегчить его страдания. О путешествии в Исландию и речи быть не могло.

И все же Кальдер яростно и решительно цеплялся за жизнь. Вместо одной ложки бульона, которую его желудок отказывался принимать, Кальдер требовал две новых. Морщась от боли, он сжимал левой рукой наполненный пшеницей мешочек, чтобы не терять подвижность. Ночами Данаину приходилось вставлять другу между зубов мягкую деревяшку, чтобы их не выдали его крики.

Исландия или смерть, смерть или Исландия! Всю неделю казалось, будто в этой неравной борьбе победит смерть. Но однажды ночью на заброшенную конюшню, где они остановились, пришла слепая женщина со странной зловонной мазью. Она сказала Данаину, что эта мазь спасет Кальдера. Такая помощь показалась бы повстанцам подозрительной, но у них не было выбора. Данаин нанес жирную мазь из небольшой баночки на рану и стал ждать. Ночью жар Кальдера спал, а рана перестала гноиться.

Прошло еще три дня, и Кальдер почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы плыть на украденном с пристани кораблике в Исландию. Отплывая, он увидел сожженные остатки какого-то корабля, не подозревая, что именно на этом судне Бруния и Зигфинн прибыли во Фъеллхавен.

Друзья стояли на палубе, когда на горизонте появились скалы Исландии.

— Целый остров для нас одних, — протянул Кальдер.

Данаин поморщился.

— Исландия не может нам принадлежать. Люди говорят, что этот остров не приемлет жизни.

— И в этом его сходство с королевством Хургана, — заметил Кальдер. — Что может быть хуже того, что мы уже пережили?

— Судя по моему опыту, — задумчиво произнес Данаин, — хуже может быть всегда. Мне кажется, что несчастье не имеет своих пределов.

Кальдер покрутил на пальце кольцо, ощутив теплую волну решимости.

— Нас ждут великие дела. Я это чувствую. Королевство Хургана сотрясается в самом основании.

Данаин списал эти слова на еще не до конца излеченную лихорадку.

Зигфинну нелегко было пробираться вперед одному. Слишком многого, что он помнил из жизни своего времени, здесь уже не существовало. Места, которые он хорошо знал, казались чужими, или же их вообще сровняли с землей. Без Брунии принцу было одиноко, и он всегда думал о ней перед сном, но не для того, чтобы утолить свою похоть, как раньше. Он просто беспокоился о ней.

Зигфинн проехал Тальге, Ферху и Лайхфельд, стараясь не бросаться в глаза и не вступая ни с кем в разговоры. По возмутительно плохому курсу он обменял монеты своего отца на то, что жители королевства называли драконталерами — простые, плохой чеканки серебряные монеты разного веса, с одной стороны которых была изображена драконья лапа, а с другой — меч. Зигфинну объяснили, что монеты символизируют вечный союз Хургана и Фафнира, и ему всякий раз было больно брать в руки эти деньги.

Зигфинн не знал, что Хургану известно о нем, но на время поездки он взял себе новое имя — Рагнар. Если его спрашивали, то Зигфинн говорил, что путешествует между провинциями, доставляя сообщения от властей. После этого большинство людей старались держаться от него подальше — страх перед Ордой был больше, чем любопытство.

Зигфинн с трудом учился еще одному качеству, необходимому, чтобы быть незаметным среди чужестранцев. В этом мрачном королевстве дракона говорили иначе, чем он привык. Слова звучали более резко, а речь была лишена всех красивых выражений. Преобладали твердые согласные, а к окончаниям прибавлялись шипящие звуки. Речь образованных людей сменилась говором ремесленников, имена теперь писались по-другому, а города получили новые названия.

Зигфинн узнал, что Хурган называл все свое королевство Бургундией, но за десятилетия это название стали произносить как Бурантия. Других стран на континенте не было, и лишь на юге мавры отчаянно сражались за свои территории. Бургундией по-прежнему называли прирейнские земли, а столицей был Вормс. Вормс был всем — и святой землей, и проклятием.

Зигфинн скакал по ночам, когда светила луна, а днем в основном спал, чтобы избежать встреч с незнакомцами. У одного летописца он купил карту, поэтому ехал по направлению к Вормсу, огибая крупные торговые пути. И все же время от времени он натыкался на патрули ордынцев, ведь они встречались повсюду в королевстве. Старый крестьянин рассказал Зигфинну, что Хурган превращает юношей в полудемонов и таким образом уничтожает любую попытку восстания в стране. Неудивительно, что о серьезном противодействии тирану и подумать было нельзя. Да Зигфинн и не думал, что кто-то захочет отдать свою жизнь в борьбе с правителем. Люди боролись за свое существование, и за сотню лет правления дракона они устали и лишились всякой решимости. Возможно, дело было не только в жестокой тирании Хургана, но и в понимании того, что деспот не умрет. Как бы ни было плохо при любом другом владыке, люди полагались на течение времени, ведь правитель был смертен. Однако в случае с Хурганом все было иначе — он мог сидеть на троне даже тогда, когда погаснет солнце. Никто из жителей королевства, сколь бы старым он ни был, не помнил, как было раньше. «Раньше» скорее казалось мыслью, утратившей свое значение. Не помня, что прежде все было по-другому, люди не могли представить, что в будущем что-то может измениться.