Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский

С. Н. Тургенев – юнкер лейб-гвардии Кавалергардского полка. 1807–1811 гг.

Качество службы таких офицеров было очень невысоким. «Поступающие на военную службу недоросли из дворян и вольноопределяющиеся, – писал в 1857 г. начальник штаба 2-й гренадерской дивизии полковник Саблер, – экзаменуются в штабах по программе 6 мая 1844 года, в которой не помещено ни одной из военных наук. Молодые люди эти, прослужа узаконенный срок, производятся в офицеры, приобрев познания только в строевом уставе…» (Цит. по: 69; 29). Само собой разумеется, что экзамен на чин в штабе части был скорее формальностью, и такие офицеры нередко умели только кое-как писать и знали арифметику, в лучшем случае в пределах четырех действий.

Между тем с 1825 по 1850 г. из 59 091 офицера, поступившего в армию, 36 152 были произведены в чин из унтер-офицеров. Нужно только добавить, что в это число входят и офицеры из нижних чинов, поступивших в армию по рекрутским наборам. Это так называемые бурбоны. Свое оригинальное название они получили в 1815 г.: расквартированная во Франции армия, потерявшая в походах множество офицеров, не могла пополнить их ряды за счет русских дворян, и пришлось в массовом порядке производить отличившихся нижних чинов, что совпало с реставрацией династии Бурбонов. Они делились на три группы. По русским законам нижний чин, беспорочно прослуживший в унтер-офицерском звании 12 лет, мог быть за отличие произведен в офицеры после сдачи несложного экзамена в полковой школе. Без всяких условий производились в офицеры нижние чины (в основном из старших унтер-офицеров) за выдающиеся воинские подвиги; разумеется, таких было очень немного. Наконец, значительную долю бурбонов составляли офицеры, выслужившиеся из кантонистов, которые и составляли массу унтер-офицеров, младших специалистов, писарей и военных чиновников. Объясним, что это за кантонисты.

При наборах в армию семьи женатых рекрутов перечислялись в Военное ведомство, и жены могли жить при полку вместе с мужьями; в казармах для женатых солдат устраивались особые отделения. Солдатки при полках обычно были маркитантками, прачками и т. п., а сыновья с семи лет поступали в солдатские школы, на рубеже XVIII–XIX вв. называвшиеся военно-сиротскими отделениями, а затем – ротами и батальонами военных кантонистов. Здесь они получали начальное общее и, по способностям, специальное образование, а также проходили строевое обучение. С 18 лет начиналась их действительная служба. Имевшие способности и склонности и прошедшие специальную подготовку направлялись в полки музыкантами, писарями, топографами или мастеровыми в арсеналы, а не способные к наукам – рядовыми солдатами. Разумеется, выросший в казарме, в обстановке военной дисциплины, грамотный, хороший строевик, если только он отличался примерной нравственностью, быстро получал унтер-офицерское звание, а затем и выслуживался в младшие офицеры. Но, безусловно и то, что все эти офицеры отличались грубостью и жестокостью (таковой была военная служба, накладывавшая отпечаток на человека), низкой общей культурой и невежеством во всем, что выходило за рамки строевой службы. Недаром прозвище «бурбон» было синонимом невежественного грубого служаки.

Нужно отметить, что офицеры из нижних чинов обычно производились в дальнейшем только до чина капитана, после чего перечислялись в аудиторы, то есть военные чиновники. Лишь очень небольшая их часть оставлялась в строевой службе и добиралась до более высоких чинов, но известны даже генералы из кантонистов.

Не следует заблуждаться и на счет той четверти офицерства, которая получала специальное образование. Курс обучения в кадетских корпусах был рассчитан на восемь-девять лет, из коих один год был приготовительный, пять лет – общих, и два-три года – специальных; однако в довольно многочисленных губернских корпусах специальных классов не было, и их выпускники могли продолжить образование в Дворянском полку, представлявшем специальное военно-учебное заведение. А могли и не получать. Объем знаний, даже по общеобразовательным предметам, в корпусах был очень неширок (например, русскую историю изучали, лишь начиная от воцарения Романовых), качество преподавания, бывшего в руках случайных людей, а также воспитания, которым занимались обычные строевые офицеры, было крайне низко. Никто из мемуаристов, прошедших кадетские корпуса, не вспоминал их не то что добрым словом, но хотя бы спокойным тоном. Рассуждения более общего плана о характере и пользе (или вреде) корпусов мы находим в дневнике А. Н. Вульфа, которого на 13-м году жизни отдали даже не в обычный кадетский, а в Горный корпус; правда, здесь он пробыл только год, в 1819 г. оказавшись в Дерптском университете. «Это учебное заведение, – пишет Вульф о Горном корпусе, – должно причислить к одному разряду со всеми кадетскими корпусами, про которых можно сказать, что они лучше, нежели ничего, но не более. Все они далеки от того, чтобы приносить ту пользу, которую от них ожидают, ибо за очень необширные познания, которые там приобретают воспитанники, слишком много они теряют в нравственном отношении, чтобы можно назвать первое прибылью…

Надобно побывать самому в таком корпусе, чтобы иметь понятие о нем. Несколько сот молодых людей всех возрастов, от семи до двадцати лет, заперты в одно строение, в котором некоторые из них проводят более десятка лет; в нем какой-то особенный мир: полуказарма, полумонастырь, где соединены пороки обоих. Нет разврата чувственности… которого не случалось бы там, и нет казармы, где бы более встречалось грубости, невежества и буйства, как в таком училище русского дворянства! Всем порокам открыт вход сюда, тогда когда не принято ни одной меры к истреблению оных. Телесные наказания нельзя к таким причислить, ибо они наказывают, а не предупреждают проступок. Принимаемые без всякого разбора воспитанники приносят с собою очень часто все пороки, которые мы встречаем в молодых людях, в праздности вскормленных в кругу своих дворовых людей, у коих они уже успели все перенять, и передают их всем своим товарищам. Таким образом, ежедневно в продолжение нескольких десятков лет, там собираются пороки, пока они не сольются в одно целое и составят род обычая, закона, освященного временем (всегда сильною причиною) и общим примером… Зная сие, ясно, отчего новые училища такого рода сначала несколько соответствуют своей цели и потом так скоро упадают… Всякий, бывший в корпусе, согласится со мною…

Взглянув на учебную часть корпусов кадетских, мы найдем в них немного более утешительного. У нас еще не знают или не хотят знать, что хорошим офицером может быть только образованный, а образованным офицером – только образованный человек. Преимущественно перед всеми другими науками, и исключительно, занимаются преподаванием математики… На исторические, географические науки, столь необходимые, обращают мало внимания, даже и на знание отечественного языка. Также совсем не заботятся о том, чтобы приохотить молодых людей к ученью, отчего те и думают только о том, как бы скорее выйти в офицеры и бросить книги, полагая, что, достигнув эполет, они уже все нужное знают…» (45; 84–86).

Несколько лучше были лишь четырехлетние Михайловское артиллерийское и Главное инженерное училища, при которых к середине XIХ в. появились и специальные офицерские классы, нечто вроде специальных академий. Имелась и Военная академия для подготовки офицеров Генерального штаба. Но даже в конце 40-х гг. штат ее составлял 25–27 слушателей, а об обучении в ней один из ее выпускников писал: «От офицера требовали не изучения предмета и обсуждения со всех сторон, а безусловное повторение слов импровизированного доморощенного профессора, выучившего свой предмет по коротенькой тетрадке выписок из науки» (Цит. по: 69; 31).