Последний выход Шейлока - Даниэль Клугер

Подъезд был освещен довольно ярко, в окнах тоже горели огни – сумерки уже сгустились почти до ночной плотности, хотя вряд ли было больше десяти вечера. Часов я лишился давно, но за два года пребывания в Брокенвальде научился определять время достаточно точно.

Холберг уверенно поднялся на второй этаж и здесь так же уверенно выбрал правую из трех дверей, выходивших в коридор.

За дверью оказался еще один коридор, образованный уже не стеной, а полустенком. Поскольку в этом доме – во всяком случае, на втором этаже, – жили, в основном, семьи, Юденрат позволил сделать внутреннюю перестройку. Такое объяснение дал мне г-н Холберг, пока мы искали очередную нужную дверь.

Найти оказалось неожиданно легко: на коричневой двери на уровне глаз красовалось изображение смеющейся маски. Надпись над маской гласила, что здесь проживают господин и госпожа Макс Ландау.

Г-н Холберг постучал. Получив разрешение войти, толкнул дверь. Я вошел следом, вновь испытывая неловкость. На мой взгляд, самой неприятной чертой в деятельности сыщика является необходимость то и дело бесцеремонно вторгаться в чужие жилища и чужие жизни. Разумеется, все это делается ради благой цели раскрытия преступления, но ведь невозможно каждую минуту мысленно искать оправдания своим поступкам.

Госпожа Ландау сидела на невысоком топчане, в самом его углу, подобрав под себя ноги и укрывшись выцветшей шалью. Черты ее лица по-прежнему были безукоризненны, но в общем в этой женщине мало что оставалось от блестящей берлинской аристократки, какую я встретил много лет назад. Я не успел толком разглядеть ее во время недавнего прихода в медицинский блок вместе с мужем. Сейчас же мне представилась такая возможность. Волосы урожденной баронессы фон Сакс поседели, кожа на исхудавшем лице казалась хрупкой, большие серые глаза потускнели. Взгляд, которым она встретила незваных гостей, был вполне равнодушным. Она даже не сделала попытки встать. Вернее, какое-то ее движение можно было принять за попытку соблюсти правила вежливости, но жест г-на Холберга немедленно эту попытку пресек. Г-жа Ландау опустила голову и осталась полулежать, только чуть собрала шаль-покрывало.

Я огляделся. Крохотное пространство – примерно два с половиной метра на два – занимал уже упомянутый топчан, два небольших табурета и придвинутый в стене столик. Под столиком на полу находился ящик с минимумом посуды. У двери на гвозде висело серое, залатанное в нескольких местах пальто. Рядом с ним на деревянных плечиках оказались несколько очень красивых, но немыслимых в Брокенвальде платьев. Под платьями я усмотрел аккуратно сложенную стопку нижнего белья.

Никаких вещей, напоминавших о том, что здесь до недавнего времени жил мужчина, не было видно.

Шимон Холберг оглянулся на меня. Я вышел чуть вперед и спросил, невольно понижая голос:

– Госпожа Ландау, как вы себя чувствуете?

Она подняла на меня взгляд и ничего не ответила.

– Вы меня помните? Я – доктор Вайсфельд, – сказал я. – На днях вы заходили ко мне… – я чуть было не сказал: «С мужем», – но вовремя спохватился.

– Да, – произнесла она тихо. – Я помню. Здравствуйте, доктор. Это очень мило с вашей стороны. И со стороны вашего друга, – Лизелотта Ландау внимательно посмотрела на Холберга. – Очень мило, что вы пришли поинтересоваться моим здоровьем. Благодарю вас. Я чувствую себя хорошо. Настолько, насколько это возможно в моем положении… – она все-таки приподнялась и села, кутаясь в шаль. – Прошу вас, господа. Садитесь. Здесь тесно, но ничего не поделаешь. Я так понимаю, вы ведь пришли не только за тем, чтобы выразить мне соболезнования и поинтересоваться моим здоровьем?

Мы разместились на табуретках.

– Госпожа Ландау, – сказал я, – возможно, вы не помните. Но мы знакомы очень давно, и с вами, и с вашим мужем. Нас познакомили на премьере в Берлине, в тридцать первом году.

Она оглядела меня все так же равнодушно.

– Да, может быть. Извините, доктор, я не помню. Действительно, прошло слишком много времени. Слишком много стран. Слишком много людей.

Возникла неловкая пауза, которую прервал мой друг.

– Госпожа Ландау, – негромко начал Холберг. – Я бы не стал вас беспокоить в эти дни, но это необходимо. Вы, конечно, знаете, как умер ваш муж.

Г-жа Ландау кивнула. Ее губы чуть дрогнули, но она ничего не сказала.

– Я – бывший полицейский. Меня зовут Шимон Холберг. Я пытаюсь расследовать это дело и найти виновного, – продолжил Холберг. – Я бы хотел кое о чем вас спросить. Вы, конечно же, можете не отвечать… Если вам интересно – вот документ, выданный мне Юденратом, – он извлек из кармана уже известное мне предписание. – Вы можете видеть из него, что мне запрещено требовать ответов на вопросы от кого бы то ни было. Вообще-то говоря, я действую на свой страх и риск, так сказать, частным образом.

– Для чего? – тихо спросила г-жа Ландау. – Макса уже не вернешь. Зачем вы всем этим занимаетесь?

Бывший полицейский пожал плечами.

– На этот вопрос у меня нет однозначного ответа, – признался он. – Я и сам толком не знаю. Видимо, профессиональные привычки заставляют меня поступать так, а не иначе. Ваш муж был режиссером и актером. Он ставил спектакли везде, где жил. Даже здесь, в гетто. Он действовал так, потому что не мог жить по-другому. Наверное, и я тоже занимаюсь расследованием преступлений везде, где они совершаются. По другому не могу.

Г-жа Ландау некоторое время сидела неподвижно, глядя перед собой. Потом качнула головой.

– Наверное, так и бывает, – сказала она. – Наверное. Но мне это непонятно. Впрочем, это не имеет значения. Сейчас уже многое потеряло смысл.

– Вас не интересует, кто убил вашего мужа? – спросил г-н Холберг.

– Не знаю. Я не думала об этом… Может быть… Не знаю. Неважно, – повторила она. – Вы хотите, чтобы я ответила на какие-то вопросы? Извольте, я отвечу.

– Вы не присутствовали на спектакле. Почему?

– Макс не разрешил мне. Он сказал, что я реагирую на некоторые вещи излишне эмоционально… – госпожа Ландау усмехнулась, от уголков глаз к губам побежали тонкие морщинки. – Вряд ли в это можно поверить, глядя на меня, правда? Но Макс видел меня не сегодняшней, а той, которую встретил в двадцать девятом году. Он сказал, что я очень устаю на работе и что будет лучше, если я просто отдохну вечером дома.

– У вас не сложилось впечатления, что он хотел от вас что-то скрыть? Например, встречу с кем-нибудь?

– Нет, не сложилось, – равнодушно ответила г-жа Ландау. – Если вы имеете в виду встречу с женщиной, то я никогда его не ревновала. Ни в те времена, когда он был модным режиссером, которого окружали поклонницы, ни в наших зигзагах последних лет, ни, тем более, здесь, в гетто. Правду сказать, он редко подавал повод для ревности. Думаю, он меня любил. Остальные женщины для него не существовали. Как женщины, я имею в виду. Короткие увлечения, разумеется, случались, но это ведь несерьезно.