Спящая красавица - Дмитрий Бортников

Я смотрел на этот пир... Конечно, у них у всех была история. Клан. Банда. Род. Берлога. Нора. Пусть — вонь! Пусть! Зато наша вонь! Наша! Своя!

За их спинами не было видно горизонта. Вернее, это был другой горизонт. Червивый горизонт клана!

«... Пятеро сыновей, трое в зоне, пусть, в семье не без урода, правда ведь, зато вот эти саша и паша... Как на подбор... Экономить... Жаться... Не жили богато, не хуй начинать... Была одна рубаха, и в рот ее ебать... И что? Потом весь год от одной спички прикуривать».

Рождения, рождения, еще и еще, в муках, в полусне, летом... «Обмахивалась халатом и — раз и все! Понесла... Представляешь, подруга? Ну и ветерок... »

А отцы?! Они все были в законе! Всё в семью! Ни капли на сторону! Ни капельки спермы в землю! Всё в дом! С городами, со странами в яйцах!.. Вперед, вперед! За добычей! Даже если золотарь, ассенизатор! Все равно всё в дом!

Они к нам приезжали, чтоб постирать белье. Папаши выгружали провизию, а матери искали глазами нас по окнам. Однажды одна обозналась! Она меня приняла за своего! Она мне махала. Она смеялась! Я хлопал глазами! Черт! Мне стало не по себе! Серьезно! У нее были любящие глаза! Действительно! Она готова была полезть по стене! Ха! Это было до тех пор, пока она не убедилась, что обозналась! Она замерла. И любовь сходила с лица, как тень. Это был не ее сын. Это был я... Я вздохнул с облегчением. Как вор, да, как вор, которого чуть не заподозрили в воровстве.

Как они любили нас всех, своих выблядков! Даже мне доставалось! В разных видах! Конечно! Едой! Огурцами! Рассолом! Они были счастливы! Ведь любовь заставляет все забыть! Или нет? Или я не прав?

И они все забывали! Все. Даже сахарный диабет! Даже пиелонефрит! Все свои болячки! А чтобы забыть тромбофлебит, нужна не просто любовь! Чтобы забыть себя?! Да. Нужна благодать! Любовь делала их мягкими! Они разваривались, как картошка! Становились нежными! Как после бани! Как они хлестали друг друга в этой баньке! С вывеской «Материнская любовь»! У них у каждой было по венику! А я? Ха! Я мог постоять рядом! Погреться! Ах, как жарко было в этой общей баньке! Какой пар! Какой зной!

Это был род. Это были плодородные поля! Сплошное милосердие! Пышущий паром чернозем.

«Твой дружок, вон тот. Сейчас который по коридору прошел... Да. Стриженый. Может, ему надо постирать что? Спроси?»

Я был теперь стриженый. Да. Разве я не сказал? Ну, не суть. У меня спрашивали. Я моргал. Меня принимали за дружка. Один раз это меня по-настоящему растрогало. Но я не знал правил! Как нужно отдавать белье?! В мешке или так? Я стеснялся! Спросить? Это было слишком! Железо жалости надо ковать сразу! Оно остывает! Я должен был носить узел с грязным бельем повсюду. Везде! Таскать эту огромную наволочку! Чтоб не опоздать к милосердию! Хо-хо-хо... Никогда не знаешь, в котором часу оно придет! Оно может вообще не остановиться на твоей станции...

Пока я мялся, мамаши, эти стиральные машины, уже забывали о белье. Они облизывали своих сыновей! Их слюны хватило бы на всех! На всех, кто знал, что к чему! Она ведь высыхает быстро. Эта слюна. А надо быть еще быстрее! Быстрее законных щенков! Чтоб успеть! Подставить себя! Под горячие языки чужих матерей...

Я чувствовал одно. Если я буду играть по их правилам — я проиграл. Ведь я уже проиграл. Я был один. И самое главное, во мне не было той солидности одиночек. Этой уверенности.

Мужчине одному быть проще. Да. Всегда найдешь где подкормиться. Брейся чаще и чисти зубы. Три раза в день. Вот и все. В конце концов тебя подберут. Только не маши руками и не перди за столом.

Отцы моих одногруппников... Они-то пристроились так, тихой сапой, без шума нашли титьку! Женились! И на мягких лапках — в теплый хлев! На мягких лапках, тихонько! Ни скрипа! Так хорошо там пахло... Всегда весна, пар, горячее молоко... За ними стоял род! Теперь их не выгонишь наружу!

Прилипнув к окну, я их рассматривал. Каждое воскресенье они приезжали табором, родом. Даже старухи! Честно! Они даже привозили старух! Те смотрели из окна машины на нашу пятиэтажку. Это было событие! Праздник! Салют! Кругосветка! Так вот он какой, город! Господи!..

Я смотрел, а скороварка варила картошку. Морковь. Лук. Простые вещи. Или то же самое, но суп. Я смотрел на них там, во дворе, пока кипятилось белье.

Я смотрел на них, вдавившись в стекло. Это были часы, когда я узнавал людей рода. Когда я научился их отличать. Мужики были не в счет. Они все вели себя как дети, когда взрослые ушли. Одинаково.

Со временем стало проще отличать будущих бездетных женщин. В них нет рода. В них нет простоты действия. Они все сделаны из разных элементов. А женщины рода... О... Их вылепила земля.

Это была их мать. Она дала им силу. Она дала им диабет, варикозное расширение вен! Кариес, тромбофлебит, язву желудка! Но она дала им силу. Земля ведь щедрая!

Я смотрел на них из другого мира. Моя мать была другой. В такие вот воскресные дни я ее чувствовал как никогда. Мне было обидно за мать. Она бы могла быть женщиной рода! В ее венах могла бы течь густая жирная кровь! Кровь пополам с землей.

Иногда, в дождливое воскресенье, они исчезали, разъезжались быстрее, и я оставался один на один с пустым двором. Это были самые удивительные минуты... Я видел себя со стороны. Себя, прилепившегося к стеклу. Свои глаза... Я как будто ждал чего-то.

Нам всем рассказывали одни и те же сказки. Это был один и тот же голос. Да. Голос рода. Хриплый голос... Почему я до сих пор слышу этот голос? Почему?

Мы все видели одни и те же сны... Глядя на этот двор, видя себя будто издалека, я чувствовал, что так близко разгадка... Мы все помнили одни и те же сны. Сны рода одинаковы. Может, это один-единственный сон? Как голос рода. И единственное, что нас отличало, — это то, какие из наших снов мы забыли. Да. В этом все дело. Именно...

Такие дежурства у окна давали мне передышку. Будто я жил среди этих людей, с ними под одной крышей, ел, спал в их домах. Купался в их ванных. Срал в их уборных. Слушал радио и отцов. Мыл посуду. Закрывался в своей комнате. Мастурбировал, глядя в потолок. В потолок с люстрой. В пустынный потолок, который мое желание и руки населяли женщинами и мужчинами...

Я не смотрел их жизнь. Я был в ней. Там. Я жил ее. Да. Становился их сыном. Более настоящим, чем их сыновья! Я жил их жизнь... От этого у меня ломило шею, руки! Я чуть не блевал в раковину! Это была прививка! Я еле держался на ногах.

Трусы! Рубашки! Простыни! Носовые платки надо было ломать об колено, так они были накрахмалены! С такой любовью! А рубашки?! Ни одна сука не стирала их здесь, в умывальнике! Никто, кроме Гришки и меня. Никто!

Мы с ним стояли ухо в ухо над нашими тазами! Щека к щеке, как грустные лошади над рекой! Мы изучили все трещинки в раковинах! Мы не здоровались и не разговаривали! Молча. Как два глухих! Как глухие, которые не хотят слышать. Мы терли тряпки в полном молчании! Выливали из тазов, полоскали наши трусы, носки, майки, простыни. В четыре руки мы выжимали наши джинсы. Наши простыни. Сначала его. Потом мою. Мы стали как братья. И все это молча! Мы молча вывернулись наизнанку! Нам нечего было прятать... Встряхивая простыню, мы встречались руками. Мы были деловиты, как дети. Я не знаю, видели ли мы друг друга... По-настоящему...