Дочери без матерей. Как пережить утрату - Хоуп Эдельман

но мне кажется, что я вижу эти сны, так как пытаюсь прожить тот случай, вспомнить его и наконец успокоиться. Я видела, что сижу на переднем сиденье, задыхаюсь и наблюдаю что-то красное. Я представляла, как мама закрыла меня своим телом, и поэтому я задыхалась. Конечно, на самом деле все было иначе, но мне хочется верить, что она пыталась защитить меня. Днем, когда я слышу сирены или вижу мигающие огни, меня охватывает страх, и я начинаю дрожать. Наверное, так я говорю себе: “Тебе нужно уделить внимание тому, что произошло”».

Реакция Джанин может говорить о поздней форме посттравматического стрессового расстройства – синдрома, который часто развивается у жертв тяжелых событий. Ленор Терр, врач и специалист по детским травмам, изучила 26 детей из Чоучиллы, штат Калифорния, которые находились в захваченном школьном автобусе в 1976 году. Она отметила следующие признаки посттравматического поведения: страх, гнев, отрицание, чувство стыда и вины, искаженное понимание произошедшего, ощущение, что будущего нет; постоянные кошмары. Терр выяснила, что многие посттравматические страхи детей оставались точными, конкретными и связанными с похищением людей. Например, дети боялись фургонов (их использовали похитители) и школьных автобусов (они находились в нем в момент угона). Они также боялись действий, связанных с первоначальной травмой, например снижения скорости в процессе езды. Терр обнаружила, что некоторые детские страхи сохранились во взрослом возрасте. Психолог Лула Рэдмонд отметила похожие характеристики у сотен людей, члены семьи которых были когда-то убиты. Даже если дети и взрослые не являлись свидетелями убийства, они все равно страдали от кошмаров, флэшбеков, расстройств сна и пищевого поведения, боязни незнакомцев, раздражительности и вспыльчивости. Эти признаки появились сразу после смерти членов их семьи. Некоторые сохранялись на протяжении пяти лет.

После насильственной смерти члена семьи ребенок нередко испытывает чувство вины, злится, боится и мечтает отомстить. Интенсивность реакции может испугать его, заставив сомневаться в своей психике. Эти эмоции усложняются, если ребенок стал свидетелем убийства или знаком с убийцей. В 2007 году 64 % женщин были убиты членом семьи или близким партнером. 45 % всех женщин убили мужья, бывшие мужья, молодые люди или девушки. Их дети зачастую теряли обоих родителей: один был убит, другой арестован. Поскольку убийства случайны и всегда жестоки, дети чувствуют себя особенно уязвимыми и беспомощными. Дети, чьи родители были убиты, позже хотят собрать как можно больше информации об убийстве, каким бы жестоким оно ни было. Попытки понять смысл и найти виновника – важный способ восстановить контроль, предсказуемость и справедливость в мире дочери.

22-летней Лоре было 19 лет, когда ее мать выследил и застрелил бывший молодой человек. Через год дело дошло до суда, и Лора решила присутствовать на заседаниях.

Я хотела присутствовать на всех судебных заседаниях, но выдержала лишь три. Юристы сказали мне, что я могу выйти, когда будут показаны фотографии и доказательства, но я сказала: «Нет, я хочу все увидеть». Я не верила, что мама мертва. Я должна была это увидеть…

Марк, мужчина, убивший ее, получил максимальный срок – 25 лет. Я сидела в суде и думала: «Я смотрю на тебя, сукин сын». Но не только я смотрела на него. На него смотрели мы с мамой. Пока я была в суде, мама будто воскресла во мне. Или я притворялась ею и ощутила ее энергию. У меня еще не было своего гнева, но внутри злилась мама, поэтому я притворялась ею. Я сидела в задних рядах зала суда, скрестив руки. Она всегда так делала, когда злилась.

Таким образом Лора наладила связь со своей матерью и смогла испытать интенсивные эмоции, над которыми сегодня работает с психологом. Дети, мать которых была убита, нередко проявляют запоздалую реакцию горя. Психологи из Центра скорбящих детей имени Доги в Портленде, штат Орегон, обнаружили, что дети, у которых был убит член семьи, часто говорят, что их чувства оказались «приостановлены» до конца расследования или судебного процесса, пока шок не начал ослабевать или ситуация не прояснилась. Обычно в расследование убийства втянуты полицейские, журналисты, адвокаты и судьи. Как правило, информация о смерти человека не раскрывается до начала судебного слушания. Очень часто, даже когда подробности известны, детям не говорят, что произошло, и они вынуждены сами воссоздавать историю.

Кроме того, убийства наряду с актами терроризма и природными катастрофами выносят горе семьи на всеобщее обозрение. Это может как помочь ребенку, так и помешать его восстановлению. Вероятно, самым очевидным примером стали атаки, произошедшие 11 сентября 2001 года. Тогда около 3000 детей в возрасте до 18 лет потеряли родителей, из них 340 детей – мам. В 1995 году более 200 детей потеряли одного из родителей при взрыве Федерального здания имени Альфреда Марра в Оклахома-Сити. Освещение терактов в прессе и период национального траура поначалу создали ощущение общности и признания, но когда журналисты успокаиваются и страна продолжает жить дальше, горе становится особенно острым и личным.

Ежегодные траурные мероприятия в память о жертвах теракта нередко заново активируют горе выживших. Каждое 11 сентября «детей 11/9» накрывает волна воспоминаний об ужасных обстоятельствах гибели их родителей – телевизионные спецвыпуски, классные часы в школах, фотографии в газетах. Ежегодные кампании мешают ребенку отделить хорошие воспоминания о родителе от трагической сцены его смерти, а это важная цель процесса переживания горя.

Дети, чьи родители покончили с собой, были убиты, стали жертвами терроризма или природных катастроф, должны оправиться от травматического горя – разрушительной смеси травмы и утраты. Травматическое горе возникает, когда близкий человек умирает неожиданно, смерть предполагает жестокость или нанесение увечий, в ней есть элемент предотвратимости и/или случайности, когда она включает тяжелые многочисленные смерти. Человек сталкивается с двойными последствиями – посттравматическим стрессом и горем. По мнению Терезы Рандо, этот опыт гораздо серьезнее других.

В то же время всеобщее внимание к травматическому горю после атак 11 сентября помогло начать диалог о внезапных и травматических смертях. У девушек, лишившихся матерей, впервые возникла площадка, на которой можно было обсудить утрату. 37-летняя Беатрис, которой исполнилось 11 лет, когда ее мать погибла в авиакатастрофе, всегда чувствовала себя оставленной наедине со своим горем из-за драматических и необычных обстоятельств смерти мамы. Вскоре после 11 сентября она стояла на вокзале и слушала, как группа людей обсуждала ужас терактов. «Я сказала кому-то: “Я помню, каково это – когда чужой человек едет на маминой машине домой из аэропорта, и ты понимаешь, что она больше не вернется”, – вспоминает Беатрис. – Раньше я не могла сказать подобное другим людям. 11 сентября нормализовало мой опыт.