Мертвый эфир - Иэн Бэнкс

Глаза мои округлились и дыхание сбилось, когда я в первый раз увидел этот странный извилистый шрам, оставленный молнией. Я чуть не воскликнул: «Господи боже!», но она предупредила сей возглас, нежно прижав ладонь к моему рту, пока я пялился на затейливый узор из темно-коричневых линий. Стоя посреди белеющего в темноте кольца упавшего халата, как дерево — в кольце опавших листьев, она позволила мне получше рассмотреть похожий на отпечаток папоротника рисунок на теле, закинув руки за голову и приподняв волосы. Она как бы демонстрировала себя, причем с полным спокойствием.

А затем мы рухнули на гигантскую, с балдахином кровать и, даже не расстелив ее, занялись общим делом. Я позволю! ей снять с меня одежду, руки ее действовали быстро, а выражение лица не поддавалось определению. Пока она занималась этим, я гладил ее волосы, глубоко запуская пальцы в их упругую массу. Ее фигура была самой прекрасной и чувственной из всех, какие я когда-либо видел. Руки и ноги — стройные, но с довольно рельефными мышцами. Талия — ну просто осиная. Соски и круги вокруг них оказались розовыми — неожиданно при ее коже коричневатого, цвета жженого сахара оттенка, на удивление ровного везде — за исключением отпечатка молнии на левом боку, — разве только ладони и ступни выглядели чуть-чуть посветлее. Там, где сходились бедра, вьющиеся поразительно мягкие волосы были темней, чем на голове. Головка моего члена к тому времени, как она стащила с меня джинсы, уже выглядывала поверх моих модных трусов; она пунцово блестела между серой хлопчатобумажной тканью и неисправимо бледной кожей шотландца. Мне всегда казалось, будто подобное выглядит несколько вульгарно — в эрекции всегда есть что-то непристойное вне зависимости от обстоятельств, — но Селия улыбнулась пенису, словно старому другу, и стянула с меня последнее, что на мне еще оставалось.

Жестами я показал, что нужно надеть презерватив, и кивнул в сторону повешенного ею на стул пиджака. Но она помотала головой. Я приподнял брови и наклонил шею — что, как мне хотелось надеяться, могло быть переведено как «Аты уверена?» В ответ Селия с энтузиазмом кивнула.

Ну ладно, подумал я, когда она снова принялась меня целовать.

Мне сильно хотелось немедленно овладеть ею, но я заставил себя не торопиться и сперва уложил ее на спину.

Селию я жаждал видеть, желал ощущать каждый ее уголок всеми органами чувств, какими только возможно. Я встал на колени между ее раздвинутыми ногами, стиснул в руках ее изумительные маленькие ягодицы и приподнял. Ее вагина оказалась такой же розовой, как и соски, и в скобочках полных, розовато-серых складок наружных губ, похожих на листок в оборочках; сужаясь, они поднимались наверх, к образуемому ими «капюшончику», под которым скрывалась блестящая плотная пуговка ее клитора. Писька ее попахивала тальком и на вкус была сладковато-соленой. Я погружал в нее и язык, и губы, тыкаясь носом и обнюхивая, как собака, обученная находить в земле трюфели; одновременно я большим пальцем правой руки ощупывал и поглаживал крохотную розетку ее ануса, прислушивался, как учащается ее дыхание, чувствуя, что мой рот обжигает ее тепло.

Входил я в нее медленно и постепенно, почти нерешительно, совсем не так, как мы с ней оба, я думаю, ожидали. Я вдруг обнаружил, что меня бьет дрожь, а руки трясутся, словно у подростка, в первый раз добравшегося до заветной щели; во рту как-то вдруг пересохло, и на глаза навернулись слезы — да, слезы! Голова ее с разметавшимися волосами лежала на подушке, взгляд устремлен в сторону, в темноту. Напряженная жилка на шее — как продолжение позвоночника, руки раскинуты, пальцы ухватили и комкают белую подушку, ноги разведены в стороны, а когда я наконец погрузился в нее полностью, она издала хриплый вздох и метнулась мне навстречу, обвив, обхватив руками и ногами, сжав меня с неимоверной силой, словно, стиснув, хотела выжать весь сок, будто все мое тело представляло собой один огромный член, а ее тело стало теперь большой рукой, а руки и ноги — пальцами.

Как-то мне удалось кончить молча, но потом, когда мы лежали, разжав объятия, и наши груди вздымались, а тела трепетали, она повернулась ко мне, вся скользкая от пота, нежно прижала к моим губам два пальца и сказала:

— Теперь все в порядке, — То были первые членораздельные звуки, которые она произнесла, — Теперь можно говорить, Кеннет.

Промелькнула мысль покачать головой или просто проигнорировать сказанное, притвориться спящим, то есть, другими словами — а вернее, отсутствием их, — помучить ее, но вместо этого я отозвался:

— Ты передумала?

Странно, ведь раньше она велела молчать до конца.

Она ответила медленным кивком. Ее длинные, густые волосы упали мне на грудь — скрученные, спутанные, тяжелые.

— Начала оказалось достаточно. И того, что ты согласился.

— М-да-а?

— М-да-а! — повторила она за мной, передразнивая.

Я взял в руку ее волосы, намотал на кулак, приподняв при этом остальную провисшую их массу. Голова Селии склонилась к моей руке. Огромные темно-карие глаза смотрели вниз.

— Ты потрясающе неповторимая женщина, Селия.

— Может, повторим?

Я приподнял голову и сделал вид, будто разглядываю себя пониже:

— Думаю, минут через пять.

Она улыбнулась.

— Мы еще увидимся?

— Надеюсь.

— Хорошо. Мы не сможем никуда ходить вместе, встречаться на людях. Придется как сейчас.

— Нормально, — сказал я, — Выдержу.

— Выдержи меня, — прошептала она, опускаясь прямо в мои объятия.

Так начались мои страстные странные странствия по самым роскошным отелям Лондона. Раз в две-три недели — за исключением одного случая во время отпуска — курьер привозил тонкий конверт, где находился только ключ или магнитная карта. Следующий за этим телефонный разговор раз от разу становился все короче и короче, пока не стал сводиться к сообщениям типа: «“Коннот”, триста шестнадцать», или «“Лэндмарк”, восемьсот восемнадцать», или «“Говард”, пятьсот три».

Там, в постоянно сменяющихся затемненных апартаментах с высокими потолками, жарких настолько, что бросало в озноб, на широчайших или еще шире кроватях развивался наш с Селией странный роман.

В тот первый раз, в отеле «Дорчестер», времени у нас оказалось даже больше первоначально намеченного ею срока: не до шести, а до десяти, когда ей уж действительно надо было уходить поскорей. В какой-то момент я задремал, погрузившись в знойный, сладострастный сон: мне пригрезилось, будто я купаюсь в густых красных духах под неестественно лиловым солнцем, а когда пробудился, увидел, что свет погашен и комнату освещают только находящиеся где-то внизу уличные фонари, а Селия стоит у окна и смотрит на них сквозь щелку в задернутых портьерах, и серебристый луч полной луны, упав на ее кожу, смешивается с отразившимся от потолка отсветом огней у входа в отель, отчего вокруг ее гибкого темного силуэта возникает золотое сияние.

Я встал позади нее и обнял за плечи, уткнувшись носом в ее волосы, а она ладонями накрыла мои руки. Лишь теперь я отважился спросить ее о том, что могло оставить такой длинный извилистый след, идущий по всему левому боку, и она рассказала про молнию.