Мизгирь - Елена Воздвиженская

с Русланом в кустах сирени, когда Алинку увезла скорая, а бабушки остались обсуждать неслыханную новость и сетовать на то, «что же будет теперь с бедной девочкой».

– Да, с Алинкой вышел, конечно, перебор, – думал Витька, лёжа в постели и слушая мамины приглушённые стоны за стеной, маме снова было плохо, и бабушка хлопотала возле неё и всё настаивала, что нужно вызвать врача, а мама отнекивалась и просила никого не беспокоить.

– Что они могут сделать, мама? – спрашивала она тихим измученным голосом бабушку, – Недолго мне уже… Витюшку вот только жалко, мочи нет.

Витя услышал, как мама заплакала, так безнадёжно и жалобно, что сердечко его застыло от необъяснимого ужаса. Да, он, конечно, видел и понимал, что мама болеет тяжело, но он всегда верил в то, что это пройдёт, как проходит его ангина или натёртая новой сандалией мозоль на пятке, но как же это «мама умрёт»?

– Нет, нет, так не бывает, – Витька сел на кровати и прижал ручки к груди, слёзки так и покатились по его лицу, – Люди должны жить долго-долго и умирать, когда они уже становятся старенькими-престаренькими бабусями и дедусями с палочками.

Как это – умирать, он толком не знал, лишь один раз он побывал с бабушкой на похоронах её подруги юности, и видел, как та старушка лежала в гробу, совершенно застывшая и жёлтая, с закрытыми глазами, похожая на куклу, которыми играются девчонки во дворе. Все кругом ходили, что-то говорили, причитали, охали, а старушка лежала, и ей было всё равно, что тут происходит, а потом её закопали в землю на кладбище за берёзовой посадкой, и засыпали всё цветами. Витька спросил бабушку:

– А разве баба Дуся больше оттуда не выйдет?

– Нет, – покачала головой бабушка, – Она теперь в земле будет лежать, а её душа улетит на небо, и будет жить там и смотреть на нас.

Витька долго ещё вспоминал потом бабу Дусю, и представлял, как она лежит там, под землёй, в полной темноте, без воздуха, и смотрит во тьму застывшими глазами. Нет, нет, он не хотел, чтобы его мамочка тоже так лежала и смотрела в темноту! И тут его осенило – ведь он же может попросить у гномика, чтобы мама поправилась! От этой мысли он так разволновался, что вскочил с кровати и выглянул в окно, ему не терпелось начать писать прямо сейчас, писал он, конечно, плохо, но всё ж таки сумел бы написать письмо, зря что ли он ходил целый год в школу по вторникам в подготовительный класс? Там их учили сидеть за партой, совсем как больших, считать по пластиковым ярким палочкам, читать по слогам и писать всяческие закорючки и палочки. Но в комнате было темно, и Витька решил, что он как-нибудь дотерпит до утра, лишь бы только мама не умерла уже сегодня, а завтра он сразу же напишет письмо и вечером уж найдёт способ пробраться к почтовому ящику и положить в него конверт. Витька ещё пошмыгал носом, повертелся в кровати, тревожно вслушиваясь в шаги бабушки, их с папой перешёптывания и мамины вздохи, но постепенно вязкая зыбкая пелена обволокла его и закачала, как в гамаке на даче, в лицо подуло ветерком дрёмы, и он провалился в сон.

Когда он проснулся уже вовсю светило солнце, с кухни пахло оладьями, а за окном лаяли собаки, которых выгуливали те же самые дворовые старушки, что после целый день сидели на скамейках, сменяя друг друга, как караул стражников в книжке про короля. Одни бабушки уходили, а им на смену тут же выходили другие, заступая на пост бдения над дворовым порядком. Они усаживались поудобнее на скамейки, подстелив под спину специальные коврики, чтоб не надуло. У каждой бабушки был свой дворовый коврик, который они выносили с собою, свёрнутым в трубочку, разворачивали и расстилали на скамейку, и уж только потом садились. Сев, они непременно доставали что-нибудь из небольшой авоськи – вязание, газету, кулёк семечек, книгу, кроссворд, массажёр-каталку – и принимались за работу, не забывая при этом поглядывать время от времени по сторонам, опустив очки на нос, и, если уж примечали непорядок, то тут же прекращали его грозным окликом. Обычно этого хватало, но для совсем уж хулиганов, как, например, Костик Прокопченко, у бабушек была наготове проверенная вещь – зелёная ветка. Она была многофункциональна, ею отгоняли от ног назойливую мошкару и ею же давали по мягкому месту третьекласснику Костику, родители которого сами просили о том старушек и даже благодарили за вовремя оказанное воспитание и применённый метод. Костик старушек боялся и уважал, поэтому едва завидев вставшую со скамейки бабушку с веткой в руке, он, как правило, успокаивался и становился послушным и шёлковым ребёнком. Правда, ненадолго, но это уже другой вопрос.

Позавтракав и заглянув к маме, Витька нашёл её бледнее, чем обычно, она приоткрыла глаза, поглядела на сына и вновь смежила веки, даже не сказав своё обычное: «А вот и Витюха-два уха», и Витька понял, что дело плохо и медлить нельзя. Бабушка была молчалива и глаза её опухли и покраснели, она почти не говорила с внуком и только погладила его по волосам, накрыв на стол и выйдя из кухни. И вот сейчас Витька сидел на подоконнике и писал письмо гномику.

– Дорогой гномик, – гласило оно, – Ты помог уже Алинке и Саньке, Руслану и Дениске, и ещё, наверное, другим. Помоги и мне тоже. Мне очень нужно, чтобы мама моя не умерла, и её не закопали в землю, как бабу Дусю. Милый гном, сделай, прошу, так, чтобы мама поправилась. Я всегда читаю ей сказки про ваш народ, мы очень их любим».

И внизу подпись «Витька из пятой квартиры». Теперь следовало сделать самое главное – проколоть палец, выдавить каплю крови и поставить печать на лист. Витьке было страшно, крови он боялся, но страх за маму был сильнее, и, крепко зажмурившись, он ткнул в подушечку пальца заранее стащенной у бабушки, булавкой. Стиснув зубы, чтобы не вскрикнуть и не выдать себя, он открыл глаза и с бешено бьющимся сердцем глянул на палец. Тёмная вишнёвая капля набухала на его поверхности, становясь всё больше и больше. Витька вгляделся в неё, ему показалось на миг, что она живая, и внутри неё кружатся, как снежинки, мириады крошечных шариков, не сталкиваясь каким-то чудом друг с другом, но каждый летя по своей невидимой чёткой траектории, как звёзды и кометы во Вселенной. Он выдохнул и припечатал палец к листу, оставив на его белизне алый след, словно язычок пламени лизнул слегка письмо, да так и застыл на нём. Витька свернул листок и вложил его в конверт, который он тоже склеил сам, он умел, в садике они как раз писали письмо Деду Морозу и мастерили такие конверты, и, заклеив его, спрятал на полке между книжками.

День пролетел как во сне, Витька что-то делал, гулял, общался с друзьями, но всё было как будто не по-настоящему, словно не с ним, а с каким-то другим мальчиком. Он ждал вечера. И вот солнце скрылось за пятиэтажками, и они с мальчишками разошлись по домам. Папа сегодня дежурил, мама уже спала, а бабушка, накормив его ужином, поцеловала в лоб и попросила тихонько поиграть до сна и не шуметь, не тревожить маму. Витька на цыпочках выскользнул из квартиры, сбегал на первый этаж и тут же вернулся обратно в квартиру. Бабушка, занятая своими мыслями, даже и не заметила его недолгого отсутствия. Витька выдохнул и пошёл к себе, занявшись машинками, чтобы бабушка ничего не заподозрила, а после лёг спать. Ночью он проснулся оттого, что услышал, как ему показалось, какой-то шёпот, который звал его по имени.

– Ви-и-итя-я…. Ви-и-итя-я….

Витя поднялся с постели и подошёл к двери, прислушался, звук доносился из коридора. Он вышел из спальни. В квартире было темно и тихо, бабушка с мамой спали. Шёпот звал и звал, монотонно, беспрерывно, настойчиво… Витька подошёл ко входной двери, постоял так немного и повернул замок – раз, два, три. Открыл.

– Ви-и-итя-я…. Ви-и-итя-я, – казалось, сами стены подъезда шептали его имя, и шёпот этот расползался по потолку, ступеням и дверям других квартир.

– Ви-и-итя-я…. Ви-и-итя-я, иди сюда-а-а-а…

Витька вышел на лестничную площадку. Голос продолжал звать. Как во сне он