Охота на Овечкина - Инна Шаргородская

Глаза принцессы потемнели.

– Да. Я спрашивала себя об этом. Мне кажется, что единственной причиной похищения может быть чье-то желание расстроить мою свадьбу с принцем Ковином и тем самым развязать новую войну между айрами и даморами. А в таком случае мне не причинят вреда. Меня продержат здесь ровно столько, сколько нужно… пока не начнется война. И Басуржицкий, скорей всего, только исполнитель.

– Однако он уже пытался причинить вам вред. Свести с ума…

– Да…

– Поэтому мы должны что-то предпринять.

Михаил Анатольевич поднялся со скамеечки возле фонтана, где они сидели втроем, и прошелся туда-сюда по дорожке.

– Я все-таки приложу все усилия, чтобы выйти отсюда, – сказал он, поворачиваясь к Маэлиналь. – Конечно, в милицию я не пойду… я пойду к своему другу. Если с ним все в порядке – вы будете спасены, принцесса. Он не только вытащит вас от Басуржицкого, он поможет вам даже вернуться в Данелойн.

– Как?..

– У него есть талисман, подобный вашему. Никса Маколей и сам – не из этого мира и попал сюда благодаря… забыл, как его талисман называется. Отражатель, кажется, и еще как-то. Так что самое главное – выйти отсюда. Очень я сомневаюсь, что Басуржицкий позволит мне просто взять и уволиться…

– А зачем он вообще вас нанял? – неожиданно спросила Фируза.

До этого она сидела молча, и временами Овечкин вовсе забывал о ее присутствии. Пока он глядел на принцессу Май, все казалось ему возможным. Трудным, но возможным. И побег отсюда, и освобождение царственной пленницы, и возвращение ее домой… Но вопрос, который задала Фируза, разом вернул Михаила Анатольевича к реальности. Он вспомнил все, о чем думал накануне ночью, свою детективную версию и вопрос, который так и остался без ответа. Именно этот вопрос.

– Не знаю, – сказал он растерянно. – Все это очень странно…

Девушки смотрели на него и ждали объяснения. Но он ничего не мог им сказать. Что за важная персона такая этот Овечкин, если Басуржицкий затевает целую интригу, дабы нанять его на работу? Может, конечно, это его обычная манера…

– А как наняли вас, Фируза? – спросил он.

– Я увидела объявление в газете. Позвонила, встретилась с Даниилом Федоровичем, он задал мне обычные вопросы – образование, опыт работы и тому подобное. Сказал, что я подхожу. Вот и все. Назавтра мне было объявлено, что я не имею права выходить из дома, пока не уволюсь.

– Вас это удивило?

– Еще бы!

– Вы не пытались уволиться сразу?

– Нет… Честно признаться, мне очень нужны были деньги. Басуржицкий сулил много. Я подумала, что условия бывают всякие, в том числе и странные, и согласилась, тем более, что он сказал – это ненадолго. Месяца на три… Ну, а потом мы подружились с Май.

Михаил Анатольевич задумался. Что ж, девушку наняли вполне обычным путем. Значит, с ним и вправду что-то не то… но стоит ли говорить об этом? Женщины и без того испуганы. И совершенно беспомощны. Пока не появился Овечкин – какой-никакой, но все-таки мужчина, – они и вовсе ничего не могли сделать. Он хоть знает, к кому обратиться, если… Вот именно – если! Сердце у него снова сжалось, но он постарался улыбнуться.

– Не знаю, зачем я понадобился Басуржицкому. Может, он решил, что вы заскучали?! Но как бы там ни было, я думаю, это скоро разъяснится. Пока же – давайте подумаем. Если меня не уволят, каким образом можно сбежать отсюда?

* * *

Ни до чего они не додумались. К вечеру у Михаила Анатольевича разболелась голова, и он почти рад был уединиться у себя в комнате в ожидании ужина. Ему чертовски не хотелось выглядеть перед женщинами таким же беспомощным, как они сами. Но выхода и вправду не было. Все трое не могли выйти за пределы своей половины квартиры никуда, кроме как в оранжерею. Путь из окон на крышу был заказан – отсутствовал карниз, по которому можно было бы добраться до водосточной трубы, например, да и водосточных труб на стене не наблюдалось. Чему в глубине души Овечкин был даже рад, ибо при одной только мысли о подобном подвиге у него кружилась голова и подгибались коленки. Так что выйти из квартиры можно было лишь одним способом – через входную дверь. А стало быть, нужно добиваться разговора с Басуржицким, хотя бы для того, чтобы оказаться поблизости от этой двери. А там – что Бог даст.

Овечкин не сомневался, что разговор об увольнении выйдет очень коротким. Басуржицкий скажет «нет» и отправит его восвояси. Подраться с ним Михаил Анатольевич был бы очень не прочь, да вот беда – он никогда в жизни не дрался. В исходе боя тоже можно было не сомневаться.

Голова болела, и был Михаил Анатольевич весьма противен себе самому. Он решил плеснуть в лицо холодной водички, отправился в ванную, и там его осенило. В зеркале он разглядел начавшую пробиваться на щеках белесую щетину, всполошился, что проходил целый день небритым, и тут только вспомнил, что Басуржицкий говорил о списке необходимых вещей, который нужно было передать секретарю. Бритва, например, ну и там еще… Овечкин застыл перед зеркалом, сообразив вдруг открывающиеся возможности. Во-первых, бумага и карандаш – можно накидать из окна записок с просьбой позвонить Никсе Маколею и с изложением вкратце бедственного своего положения. Во-вторых, если секретарь, к примеру, отведет его к Даниилу Федоровичу составлять список – а на это можно и напроситься под предлогом еще одного телефонного звонка, – то он окажется в кабинете, в непосредственной близости от вожделенного выхода. И вдруг подвернется случай… если быть очень смирным… если быть очень покорным Овечкиным…

Это была мысль! Это было хоть что-то. И когда хладнокровный юный секретарь появился в дверях со своим вечным подносом, Михаил Анатольевич, робея и заикаясь, напомнил ему о списке.

– Здесь нет ни бумаги, ни ручки, – сказал он, с трепетом ожидая ответа.

Секретарь кивнул и удалился. Вернувшись же забрать поднос, он бесстрастно сообщил Овечкину, что списком можно будет заняться завтра с утра.

И Михаил Анатольевич провел еще одну почти бессонную ночь, холодея при мысли о третьей, неучтенной возможности – секретарь придет сюда, сядет рядом и будет ждать. А потом унесет список. И начинай думать заново!

Но ему повезло. Утром после завтрака, собрав посуду, мальчик сухо пригласил его следовать за собою.

По дороге Овечкин внимательно рассматривал все, на что позавчера не обращал никакого внимания. Интересовали его главным образом окна и двери. Но, судя по всему, единственной надеждой оставалась все-таки входная дверь. Все эти комнаты, коридоры и коридорчики переплетались между собою внутри квартиры, а квартира, как ни крути, была все на том же шестом этаже, и если где-то здесь и существовал черный ход, на глаза Михаилу Анатольевичу он не попался.

Они добрались до кабинета, и секретарь, похоже, остался ждать в приемной, преграждая путь к заветному выходу. В самом же кабинете находился Даниил Федорович.

Хозяин нынче был зол и сумрачен и не трудился это скрывать. Он небрежным кивком поздоровался с Овечкиным и буркнул: