Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

яблоки и груши, – но он не видел другого пути, учитывая, как сложно было содержать семью на зарплату учителя. Еще до перестройки в периферийных регионах СССР начали расти цены.

Как торговцы, так и студенты рассматривали поездку в далекие Ленинград и Москву, сравнивая возможности, которые открывались перед ними в столицах, с теми, которые предоставляли им их родные республики. Что касается торговли, быстро распространились слухи о том, что в крупных российских городах в северной части СССР можно заработать гораздо больше. Там и зарплаты потенциальных покупателей были выше, и товары, выращенные на юге, пользовались большим спросом. Что же касается сферы обслуживания и профессиональной деятельности, молодежь в сельской местности на юге и востоке страны быстро осознала, какой политики придерживается советское правительство относительно их республик: как уже обсуждалось в главе 1, у этнических русских были преимущества в получении должностей, а выходцев из Центральной Азии направляли учиться в основном в сельскохозяйственные вузы или гуманитарным специальностям, которые не требовали особых навыков. Когда на рубеже 1970-х гг. Ботоев переехал из родного села в столицу Кыргызстана и поступил в университет, он раздумывал, как добиться успеха. Он вспоминал: «Около 60 % населения Фрунзе составляли русские. <…> [Они] были высокомерны и всегда занимали высшие руководящие должности. Нам это очень не нравилось»[425]. Халимов вспоминал, что выходцы из таджикских сел, приезжавшие учиться или работать в Душанбе, сталкивались с двойной изоляцией. Несмотря на то, что Душанбе был менее чем в 100 километрах пути от дома, для него столица была как будто «на другом конце света». Помимо этого, Халимов отмечал, что после поступления он и его однокурсники чувствовали себя неспокойно: «Мы чувствовали напряженность не только между таджиками и русскими, но и между городскими таджиками и такими, как я – теми, кто приехал из села. Это напряжение было основано на социальном статусе, который в итоге влиял и на то, как складывались межэтнические отношения. Таджики из города хорошо говорили по-русски, а я, из села, очевидно, говорил по-русски плохо. Когда в университете задавали вопросы, я знал ответ, но из-за того, что я плохо владел языком, мои оценки были ниже. Это злило меня»[426].

Слова мигрантов из Центральной Азии перекликались с советским дискурсом, формирующим и поддерживающим образ крупных городов как современных европейских (т. е. русских) центров, которые являлись прогрессивным направлением для выходцев из деревень (их характеризовали как отсталые или азиатские). Жители городов, а особенно республиканских центров, получали русскоязычное образование более высокого уровня, а также были включены в сети местных связей. Вне зависимости от этнической принадлежности, деревенских «чужаков» можно было заметить по акценту, по тому, как они говорили и одевались, по другим привычкам. Хаджиев, уроженец Душанбе, вспоминал о другом аспекте этого разделения: «У меня был менталитет русского человека. Я посещал русские школы, где были русские учителя и другие европейские ученики»[427]. Он и его друзья смотрели на приехавшую «деревенщину» свысока, этим пытаясь подчеркнуть свое место в современном Советском Союзе. Эркин Бакчиев, до того как экономический кризис в годы перестройки вынудил его поехать в столицу, также замечал культурные различия между людьми из разных сфер и с разным уровнем образования: «Я слышал, оказывается, есть люди из Средней Азии, которые учились в Москве. Мне рассказывали о них, и я даже видел кого-то из таких. И я заметил, что они были модно одеты, и манера общения у них была совсем другая. В этом смысле они были выше нас. Пусть и ненамного, но их культура выше нашей»[428].

Мигранты, выросшие на Кавказе, вспоминали, что в их городах проживало несколько этнических групп, и не было жесткого деления на русских и нерусских. Фуад Оджагов ностальгировал по многонациональному Баку советского времени. Люди разных национальностей, в том числе и русские, все работали вместе, чтобы создать столицу, которая была бы современной и азербайджанской одновременно: «В Азербайджане русские жили больше 200 лет, но они очень были адаптированы к нашим нормам и традициям. Они вписались в нашу жизнь. Может когда-то они вели себя как колониалисты, но <…> они обогащали нашу жизнь»[429]. Евреи, греки, народы Кавказа создали разнообразное в этническом отношении сообщество. Однако Оджагов отказался от советских, современных ценностей, когда рассказывал о Баку в 1990-е гг.: с осуждением он описывал, что город «заполонили» азербайджанские сельчане. Они бежали в Баку из Нагорного Карабаха, в то время как армяне, русские и представители других национальных меньшинств покидали город из-за начала смертоносной армяно-азербайджанской войны и распада СССР. Тогда Баку утратил свой космополитический характер[430]. Взгляд Дины Атаниязовой на русских, живших на Кавказе, перекликался с воспоминаниями Оджагова. Она говорила: «Русские, которые прожили долгое время в [бывших] колониях на Кавказе и в Азии, гораздо более чувствительны, восприимчивы к чужой культуре, они гораздо более терпимы. Часто они многому учатся у местных жителей, от самых простых вещей, вроде национальных блюд или обычаев, до отношения к жизни и к ближним. В больших городах можно было бы, пожалуй, встретить русских с „синдромом завоевателей“, но в целом они хорошо слились с местным населением»[431]. Неясно, указывает ли такое расхождение в оценках выходцев с Кавказа и из Центральной Азии на в целом более широкое восприятие или же реально иное поведение русских на Кавказе, где русское население имело более долгую историю, а этнический состав населения был более разнообразным. Шухрат Казбеков выразил общее мнение жителей Средней Азии, что единственный позитивный вклад русских в Ташкенте заключался в том, что их присутствие подготовило население к жизни в Ленинграде и Москве – городах, где преимущество отдавалось славянам[432].

Во Фрунзе городские кыргызские и русские элиты сотрудничали, что привело, как отмечала Жылдыз Нуряева, к росту коррупции в 1970-х гг. С детства ей – человеку без связей – Ленинград и Москва казались спасением от этой бесчестной практики, распространенной в столице ее республики. Она усердно училась и получала высшие отметки, чтобы занять бюджетное место в Московском государственном педагогическом институте иностранных языков им. Мориса Тореза – и вот ее заслуженное место в последнюю минуту отдали дочери председателя Нарынского исполкома. Этот опыт лишь укрепил ее желание «уехать подальше из Кыргызстана»: «Кыргызы казались все такими плохими, такими нечестными. Так себя чувствовала семнадцатилетняя девушка, верящая в коммунистические идеалы. Я считала, что подобного в нашей системе быть не должно»[433]. Нуряева получила место в Тверском университете, но поставила перед собой задачу поступить в аспирантуру в Ленинграде или Москве, где, как она