Белые русские – красная угроза? История русской эмиграции в Австралии - Шейла Фицпатрик

в 1936 году в Харбине вышла замуж за высокопоставленного японца из военного ведомства (он говорил по-русски и, женившись, перешел в православие). Она «уверяла, что шла за него по любви», хотя, безусловно, в пору японской оккупации этот брак обернулся выгодой для семьи; ее муж совершил несколько безуспешных попыток завербовать шурина, чтобы тот шпионил за русской общиной. Межгосударственный шпионаж активизировался и с японской, и с советской стороны, и белые русские оказались особенно полезны японцам в этом качестве и из-за владения языком, и из-за их антикоммунистических убеждений[285].

Вопреки надеждам некоторых лидеров русского сообщества, во второй половине 1930-х годов условия жизни русских в Маньчжурии существенно ухудшились. Японцы ужесточили контроль в экономике и прибрали к рукам значительную долю предприятий, принадлежавших китайцам, русским, евреям и другим иностранцам. Особенно наглому вымогательству и иным притеснениям подвергались магазины и предприятия, которыми владели евреи. Сократилось количество рабочих мест для русских: в середине 1930-х годов в Харбине и городах, располагавшихся вдоль КВЖД, около 25 % русских оставались безработными, причем среди них было несоразмерно много молодежи. Сообщалось о резком росте уровня преступности, и если в городе все обстояло плохо, то еще хуже было в тех пригородах, что попали под контроль бандитов; зато расплодились и процветали игорные, публичные и опиумные дома (самим японцам-оккупантам запрещалось употреблять опиум, но позволялось торговать им). Уровень смертности в русской общине подскочил «из-за абортов, вооруженных нападений и алкоголизма»[286].

И все же, несмотря на неблагоприятную обстановку, на протяжении 1930-х годов продолжала работать одна из крупнейших в Харбине торговых фирм, принадлежавших русским, – «И. Я. Чурин и Ко» с большим универсальным магазином в центре города. Туда устроился на работу Вениамин Кокшаров, когда получил диплом инженера, и там же некоторое время работал Геннадий Погодин, выпускник Харбинского политехнического института, игравший к тому же на скрипке в Харбинском симфоническом оркестре вместе с братом Алексеем, виолончелистом. Зинаида Скорнякова, работавшая в фирме машинисткой, познакомилась там со своим будущим мужем, тоже «чуринцем». Там же работала бухгалтером выпускница гимназии YMCA София Кравис (урожденная Кривилева)[287].

Судя по личным делам, которые заводили в БРЭМе на русских эмигрантов, хотя безработица и была серьезной проблемой, особенно в конце 1930-х годов, будущим австралийским иммигрантам все же как-то удавалось сводить концы с концами. Тамара Джура пела в опере и оперетте в Харбине. Параскева Щукина, потомственная казачка, с отличием окончила Правительственную гимназию для российских эмигрантов[288], потом выучилась зубоврачебному делу, ведению бизнеса и на всякий случай еще получила аттестат сестры милосердия, а в свободные часы работала вожатой в скаутских отрядах. Клавдия Муценко, новая переселенка с Сахалина, училась косметологии и парикмахерскому делу, а Николай Покровский открыл парикмахерский салон для мужчин под названием «Прогресс».

Некоторые профессионалы, похоже, даже преуспевали: Владимир Жернаков (его личное дело было заверено сотрудником БРЭМа Михаилом Матковским, одним из создателей Русской фашистской партии) стал уважаемым специалистом по географии и природе Маньчжурии, он работал в музее, подчинявшемся Совету министров Маньчжоу-го, и проводил научные исследования. Горный инженер Анатолий Грачев работал на угольных шахтах в Мули в провинции Цинхай на северо-западе Китая. В 1937 году он женился там на Марианне Бухвостовой (из Харбина в Мули она приехала в сопровождении молодого князя Ухтомского, который проходил практику на тех же шахтах). Там же в 1938 году у них родилась дочь Наталья (в замужестве Мельникова). Вероятно, у Грачева не появлялось поводов изменить свое мнение о том, что под защитой японцев можно вполне плодотворно работать[289].

Еврей Борис Ициксон, недавно вернувшийся в Харбин после учебы в Шанхае, работал в отцовской мастерской по ремонту часов и собирался открыть собственный магазин часов. Его жена Галина была русской дворянкой, православной, и вечерами посещала курсы бухгалтерского дела, а также пела на сцене (у нее было колоратурное сопрано). Похоже, БРЭМ считало чету Ициксон вполне благонадежными: в личном деле Галины, датированном 1944 годом, была сделана пометка, что Борис, несмотря на свою фамилию, еврей только наполовину, ведь мать у него русская, православная, и сам он состоит на учете как русский эмигрант (то есть он не получал советский паспорт)[290].

Не всем евреям жилось так спокойно, и связи между русскими евреями и этническими русскими мало-помалу ослабевали и рвались. Один из самых состоятельных (и даже вызывающе богатых) харбинских евреев Иосиф Каспе приехал в Харбин на рубеже веков, держал несколько ювелирных магазинов и затем расширил свое дело, обзавелся театрами и гостиницами. Однако он подвергался нападкам на страницах русской фашистской газеты: там его называли евреем-кровопийцей и агентом международного коммунизма. В 1933 году произошло событие, потрясшее весь Харбин: младший сын магната Семен (Симон), молодой пианист, готовившийся к сольной карьере, был похищен с требованиями выкупа и в конце концов убит. В 1936-м обвинение в убийстве Семена было предъявлено шестерым белым русским, но через полгода после вынесения приговора их всех выпустили из тюрьмы, и расследователь, нанятый французским консулом, пришел к заключению, что подобные случаи вымогательства являлись частью тайного японского плана «организовывать в банды белых русских, терроризировать красных русских и русских евреев и набивать казну Маньчжоу-го».

Скрипач и педагог Владимир Трахтенберг навлек на себя подозрения и японцев, и БРЭМа из-за доносов со стороны коллег по Высшей музыкальной школе и из-за необоснованных обвинений в том, что в музыкальном магазине «Кантилена», которым Трахтенберг владел совместно с родственниками, происходят какие-то финансовые махинации. Доносчики, не забывая упомянуть о еврействе Трахтенберга (несмотря на его православную веру), предполагали, что он политически неблагонадежен, так как имеет знакомства в советских кругах, а его музыкальный магазин имеет деловые связи с советским консульством (вероятно, он получал музыкальные пластинки и ноты из СССР)[291]. Несмотря на все эти связи, паспорт у Трахтенберга был не советский, а литовский.

Для обладателей советских паспортов жизнь в Маньчжурии все больше осложнялась. В 1934 году Советский Союз продал свои права на пользование КВЖД японцам. Для СССР это была невыгодная сделка: он получил меньше четверти запрошенной цены. Чтобы стимулировать сделку, японцы пускали в ход различные средства давления на русских, живших в Маньчжурии. Советским гражданам – в первую очередь тем, кто работал на железной дороге, – предоставили возможность репатриироваться в Советский Союз с неограниченным количеством багажа и без взимания таможенных пошлин.

Летом 1935 года из Харбина уехали более 20 тысяч человек (и этнических русских, и русских евреев – вернуться предлагали всем без исключений), из других частей Маньчжурии еще 10 тысяч; позже за ними потянулись и другие. Отъезды