Хорошие жены - Луиза Мэй Олкотт

– Так лучше. Тфоя маленькая спина слишком молода тля такой тяжести.

Разве не мило с его стороны? Мне нравятся такие поступки – как папа говорит, характер проявляется в мелочах. Когда в тот вечер я упомянула об этом в разговоре с миссис Кирк, она засмеялась и сказала:

– Это, должно быть, профессор Баэр: он всегда делает такие вещи.

Миссис Кирк сказала мне, что он из Берлина, очень ученый и добрый, но беден как церковная мышь и зарабатывает уроками на жизнь себе и двум маленьким племянникам-сиротам, которых воспитывает здесь, в Америке, в соответствии с желанием его сестры, которая была замужем за американцем. Не очень романтичная история, но меня она заинтересовала, и я обрадовалась, когда услышала, что миссис Кирк сдает ему свою гостиную для занятий с некоторыми из его учеников. Между этой гостиной и детской стеклянная дверь, и я собираюсь бросить на него взгляд, когда он придет, и тогда расскажу вам, как он выглядит. Ему почти сорок, мама, так что ничего плохого в этом нет.

После чая и возни с укладыванием девочек в постель я взялась за большую рабочую корзинку и провела тихий вечер, беседуя с моей новой подругой. Я буду вести письмо-дневник и посылать вам раз в неделю. Так что доброй ночи, продолжение – завтра.

Вечер вторника

Ну и времечко у меня было сегодня утром в детской! Дети расшалились, и я даже подумала, не встряхнуть ли их как следует. Некий добрый дух навел меня на мысль занять их гимнастикой, и я применяла это средство, пока они не устали и не захотели посидеть спокойно. После завтрака служанка пошла с ними на прогулку, а я взялась за шитье, подобно маленькой Мейбл, с «готовностью духа»[57]. Я благодарила свою счастливую звезду за то, что научилась хорошо обметывать петли, когда вдруг дверь гостиной открылась и закрылась и кто-то принялся напевать «Kennst du das Land»[58], словно большой шмель. Конечно, я знаю, это было ужасно неприлично, но я не могла противиться искушению и, приподняв один конец портьеры, за которым находится стеклянная дверь, заглянула в гостиную. Там был профессор Баэр, и, пока он раскладывал на столе свои книги, я разглядывала его. Настоящий немец – довольно плотный, с темными волосами, взъерошенными на всей голове, пышная борода, внушительный нос, добрейшие глаза и прекрасный глубокий голос, очень приятный для слуха после нашего американского, резкого или небрежного, бормотания. Костюм на нем выцветший, руки большие, а в лице нет ни одной по-настоящему красивой черты, кроме великолепных зубов, однако он мне понравился. У него превосходная голова, хорошее белье – он выглядел как джентльмен, хотя на сюртуке не хватало двух пуговиц, а на одном башмаке я увидела заплату. Он выглядел очень серьезным, несмотря на то что напевал. Потом он улыбнулся, подошел к окну и повернул к солнцу бутоны гиацинтов, погладил кошку, встретившую его как старого друга, а когда раздался стук в дверь, откликнулся звучно и оживленно:

– Herein![59]

Я уже собралась опустить портьеру, как вдруг увидела, что в гостиную вбежала малышка, тащившая большую книжку. Я остановилась посмотреть, что будет дальше.

– Мне нужен мой Баэл, – сказала крошка, уронив свой толстый том и подбегая к профессору.

– Фот тебе тфой Баэр. Иди сюда, и он обнимет сфою Тину, – сказал профессор, подняв ее со смехом и держа так высоко над головой, что ей пришлось наклониться, чтобы поцеловать его.

– Тепель я должна учить улок, – продолжила забавная малышка.

Он посадил ее за стол, открыл большой словарь, который она принесла, и дал ей бумагу и карандаш. И она принялась писать, то и дело переворачивая страницы словаря и водя по ним пухлым пальчиком в поисках слова, да так серьезно, что я чуть не выдала себя смехом, а мистер Баэр стоял рядом, отечески смотрел на нее и гладил ее красивые волосы, так что я даже подумала, что она его дочка, хотя она больше похожа на француженку, чем на немку.

Новый стук в дверь – появление двух девушек заставило меня вернуться к моей работе, и я добродетельно оставалась на своем месте в течение всего урока, несмотря на шум и разговор за дверью. Одна из девушек все время смеялась притворным смехом и повторяла: «Что вы, профессор!» – кокетливым тоном, а другая произносила немецкие слова с таким акцентом, что ему, должно быть, трудно было оставаться серьезным. Обе, похоже, жестоко испытывали его терпение. Я не раз слышала, как он говорит выразительно: «Нет, нет, не так, фы не слушаете, что я гофорю», а один раз – громкий звук, словно кто-то стукнул по столу книгой, и полное отчаяния восклицание: «Фу! Фсе сегодня идет плохо».

Бедняга, мне стало очень жаль его, и, когда девушки ушли, я заглянула еще раз, чтобы посмотреть, как он все это перенес. Он сидел, устало откинувшись на спинку стула, с закрытыми глазами, а когда часы пробили два, вскочил, сунул свои книги в карман и, взяв маленькую Тину, которая уснула на диване, тихо унес ее. Я думаю, жизнь у него тяжелая.

Миссис Кирк спросила меня сегодня, спущусь ли я в пять часов в общую столовую на обед, и, так как мне немного одиноко, я подумала, что, пожалуй, спущусь, – просто посмотреть, что за люди живут со мной под одной крышей. Так что я позаботилась о том, чтобы выглядеть вполне прилично, и постаралась незаметно проскользнуть в столовую, спрятавшись за спину миссис Кирк. Но она маленького роста, а я высокая, и моя попытка оказалась неудачной. Она посадила меня рядом с собой, и, когда мое лицо поостыло, я набралась смелости и огляделась. За длинным столом почти не было свободных мест, и каждый из присутствующих был увлечен своим обедом – особенно мужчины, которые, казалось, ели по расписанию, заглатывая еду и тут же исчезая. Здесь был обычный набор из молодых людей, занятых только своей особой, молодых пар, занятых только друг другом, замужних дам, занятых только своими детьми, старых джентльменов, занятых только политикой. Не думаю, что мне захочется иметь дело с кем-либо из них, кроме одной незамужней леди приятной наружности, в которой, похоже, что-то есть.

Далеко от меня, на самом конце стола, сидел профессор, кричавший ответы на вопросы одного очень любознательного глухого старика справа и беседуя о философии с французом слева. Будь здесь Эми, она повернулась бы спиной к нему навсегда, потому что, как я с сожалением вынуждена заметить, у него огромный аппетит и он так орудовал ложкой, что привел бы в ужас «ее милость». Меня это не смущает, мне приятно «видеть, что люди едят со вкусом», как выражается Ханна, а бедняге, должно быть, надо немало еды после того, как он весь день учил идиотов.

Когда я поднималась к себе после обеда, два молодых человека надевали шляпы перед высоким зеркалом, и я услышала, как один тихо сказал другому: