Семь смертей Эвелины Хардкасл - Стюарт Тёртон

По толпе пролетают шепотки, гости недоуменно переговариваются. Через минуту становится ясно, что в бальной зале Эвелины нет.

Первым ее замечает Каннингем.

Он трогает меня за плечо, указывает в сад, где Эвелина, пьяно пошатываясь, бредет вдоль горящих жаровен к пруду. Она уже в глубине сада, то освещена пламенем, то скрывается в тени. В руке серебристо поблескивает пистолет.

– Позовите Майкла! – восклицаю я.

Каннингем проталкивается сквозь толпу, я тяжело встаю, бросаюсь к окну. Кроме нас с Чарльзом, ее пока никто не замечает. Гости весело гомонят, забыв о просьбе Майкла, музыканты настраивают скрипки, стрелки часов показывают одиннадцать.

До дверей в сад я добираюсь как раз тогда, когда Эвелина подходит к пруду.

Она дрожит и нетвердо держится на ногах.

За ней невозмутимо следит Чумной Лекарь, скрытый купой деревьев неподалеку; фарфоровая маска поблескивает, отражая пламя жаровни.

Эвелина подносит серебристый пистолет к животу, выстрел пронзает голоса и музыку.

Долгое мгновение ничего не происходит.

Эвелина все еще стоит на берегу пруда, будто любуется своим отражением. Потом ноги у нее подгибаются, пистолет выпадает из руки, а она ничком валится в воду. Чумной Лекарь склоняет голову и исчезает во мгле среди деревьев.

Я смутно слышу крики, мимо меня выбегают на газон какие-то люди, а в небесах рассыпаются искры обещанного фейерверка, окрашивая пруд в яркие цвета. Майкл мчится в темноту, к сестре, которую уже не спасти. Он выкрикивает ее имя, но разрывы петард заглушают его голос. Он забредает в черную воду, к телу сестры, оскальзывается, спотыкается, тащит ее на берег и, вконец обессиленный, падает, сжимая Эвелину в объятьях. Он покрывает ее поцелуями, умоляет открыть глаза, но все напрасно. Она играла в прятки со смертью, и смерть ее нашла, отобрав все самое ценное.

Майкл рыдает, уткнувшись в мокрые волосы сестры.

Он не замечает, как вокруг собирается толпа, как его отрывают от недвижного тела, как труп кладут на траву, чтобы доктор Дикки его осмотрел и сделал заключение о причине смерти. Особых умений для этого не требуется, о причине смерти красноречиво свидетельствуют рана в животе и серебристый пистолет. Доктор, опустившись на колени, прижимает пальцы к шее Эвелины, проверяет пульс, а потом заботливо стирает илистые разводы с ее лица.

Не вставая с колен, он жестом просит Майкла подойти поближе, берет его за руку, склоняет голову и неслышно произносит какую-то молитву.

Я благодарен ему за такое почтительное обращение.

Женщины всхлипывают, бросаются в объятья своих спутников, но их поведение слишком манерно, нарочито, как будто бал еще не кончился. Гости все еще танцуют, просто танцевальные па изменились. Эвелина не должна становиться развлечением для тех, кого презирала. Судя по всему, доктор это тоже понимает, и каждое его действие словно бы возвращает ей какую-то частицу достоинства.

С минуту помолившись, он накрывает лицо Эвелины своим пиджаком, будто ее немигающий взгляд оскорбляет больше, чем кровавое пятно на ее платье.

На щеке доктора блестит слезинка. Он встает, обнимает Майкла за плечи и уводит его в особняк. Они удаляются, внезапно постаревшие, согбенные и медлительные, будто раздавленные тяжким грузом горя.

Они входят в дом, который уже полнится всевозможными слухами. Вызвана полиция, обнаружена предсмертная записка, дух Чарли Карвера погубил еще одного отпрыска рода Хардкасл. Гости обсуждают случившееся, приукрашивают его домыслами и выдумками, так что моих ушей достигает рассказ, обросший всевозможными достоверными подробностями и готовый к распространению в приличном обществе.

Ищу Каннингема, но его нигде нет. Не представляю, куда он пропал. Впрочем, глаз у него зоркий, а руки ловкие, так что он наверняка нашел чем заняться. В отличие от меня. Выстрел меня ошеломил.

В одиночестве возвращаюсь в пустеющую бальную залу, падаю на диван и, все еще дрожа от нервного потрясения, начинаю размышлять.

Да, мне известно, что завтра Эвелина будет жива, но это не изменяет ни того, что произошло, ни того, что я ощутил, став непосредственным свидетелем трагического события.

Я виноват в том, что Эвелина наложила на себя руки. Брак с Рейвенкортом стал для нее жестоким наказанием, она не вынесла унижения, и в этом отчасти моя вина. Она ненавидела меня в обличье Рейвенкорта, из-за моего присутствия схватила пистолет и убежала к пруду.

А что же Чумной Лекарь? Он обещал мне свободу в обмен на расследование убийства, которое не выглядит убийством. Однако же я своими глазами видел, как Эвелина застрелилась, после того как в отчаянии сбежала с ужина. Ни в ее поступках, ни в их причинах не может быть никаких сомнений, и это заставляет меня сомневаться в истинных побуждениях моего тюремщика. Может быть, его предложение было частью жестокого издевательства, должно было внушить напрасную, сводящую с ума надежду?

«А как же кладбище? Револьвер?»

Допустим, Эвелина и впрямь отчаялась. Почему же тогда спустя два часа после ужина она в прекрасном расположении духа отправилась с Беллом на кладбище? И взяла с собой оружие – большой черный револьвер, который едва поместился в ее сумочку. А застрелилась она из серебристого пистолета. Почему она сменила оружие?

Я долго сижу, обдумывая все это; гости радостно обсуждают трагическое происшествие, а полицейские так и не приезжают.

Наконец все начинают расходиться. Свечи догорают, веселье гаснет.

Я погружаюсь в дремоту, перед тускнеющим мысленным взором проносится яркий образ: Майкл Хардкасл стоит на коленях посреди лужайки и обнимает бездыханное тело сестры, с которого ручьями стекает вода.

21

День второй (продолжение)

Просыпаюсь от боли, больно даже дышать. Смаргиваю остатки сна, вижу белую стену, белые простыни, лепестки засохшей крови на подушке. Ладонь под щекой, пленка высохшей слюны приклеивает верхнюю губу к костяшкам пальцев.

Этот момент я помню. Я видел его глазами Белла.

Я сменил облик. Теперь я дворецкий, после того как его перевезли в сторожку.

У кровати кто-то расхаживает; судя по черному платью и белому переднику – служанка. Она держит в руках какую-то большую книгу, лихорадочно перелистывает страницы. Голова у меня неподъемная, я не могу взглянуть на служанку, поэтому испускаю стон, чтобы привлечь ее внимание.

– Ах, вы проснулись, – говорит она, останавливаясь. – Когда Рейвенкорта можно застать одного? Вы не записали, а этот болван послал камердинера что-то вынюхивать на кухне…

– Кто вы… – хриплю я сквозь сгустки крови в горле.

На буфете стоит кувшин с водой; служанка торопливо откладывает книгу, наливает мне воды, подносит стакан к губам. Я чуть поворачиваю голову, стараюсь взглянуть ей в лицо, но перед глазами все мельтешит.