Неужели это я?! Господи... - Олег Басилашвили

Сколько радости, горя, отчаяния и счастья испытывал я! А время-то шло и шло – впустую, не прирастал я ни умом, ни знаниями, ни талантом.

Только вот теперь я задумываюсь: а вправду ли впустую время-то шло? Все-таки это же подарок от бога – любовь! Только тогда, на втором курсе, я не понимал этого и тащил свою любовь, как неподъемный груз, как счастье и горе одновременно.

И все больше и больше убеждался в своей актерской бездарности… Чем больше я старался, чем тщательнее вворачивал электролампочку, чем мучительнее и дольше репетировал этюды, стараясь по-школярски нигде не «соврать», не «наиграть», а действовать только по системе Станиславского, «по действию», стараясь «воздействовать на партнера», стараясь быть безупречно верным «методу» МХАТа, – тем трагически яснее становилась мысль – я не актер…

Старался, стараясь, стараться…

Словно мышь в пустой стеклянной банке. Скребет-скребет по стеклу, и все бессмысленно: скользят ноготки по стеклу, скользят, и вот еще мгновение – и мышка упадет на спинку, безвольно раскинув лапки…

Выходил на этюды робея, потея, с потными ладонями, и уходил с площадки подавленный, стыдясь смотреть в глаза окружающим.

А этюды надо было приносить на занятия каждый день новые. В голову уже ничего не лезло, она только отупело деревенела в отчаянии.

Как-то Борис Ильич велел нам сходить в зоопарк, понаблюдать за зверями, выбрать понравившегося и наутро, на занятии «сыграть» его. Такое упражнение на наблюдательность.

Поплелся в зоопарк: смотрел, наблюдал. Ходил из угла в угол, то есть от скамейки до скамейки, словно волк, вызывая изумленные взгляды посетителей, или пытался перенять повадки белого медведя, воспроизвести их. Проходил час за часом, и все скучнее и тоскливее становилось мне в зоопарке. Что же мне завтра – кататься по полу, изображая змею, или орать благим матом, словно североамериканский койот?..

Да пошло оно все к черту! Не хочу и не буду. Хватит!

И пошел домой.

А дома старался не думать о завтрашнем неминуемом очередном позоре. Плевать. Как той странной птице из зоопарка – стоит посреди вольера на одной ноге и спит.

Спит себе, отключившись от мира. Молодец… Так и надо! Плевать на все!

Пришел утром в студию, спрашиваю, кто чего понаблюдал.

Отвечает один: я, дескать, буду кроликом, другие – серной или ланью (это девушки). У всех все есть, даже наблюдательность. У всех, кроме меня.

Сидят наши педагоги.

Массальский изящен, в темно-синем костюме, галстук в горошек, белоснежная рубашка накрахмалена, элегантные ботинки блестят, идеально прямая спина не касается спинки стула.

У Вершилова костюм уже не так элегантен, рубашка в полосочку, бабочка с чуть отвислыми крылышками, сидит он прищурясь, сутулится, одна рука закинута за спинку соседнего кресла.

Ванечка Тарханов внешне угрюм, черные волосы крыльями сваливаются на лоб.

Вышли мы…

Поболь спрятался за ширму, руку из-за нее выставил – шевелит ею туда-сюда. Рыбка, значит. Мишка Козаков сел на корточки и часто-часто задергал губами – кролик. Одним словом, кто во что горазд.

А на что я горазд? Да ни на что! Вокруг все яркие, все талантливые. А, плевать! Как той птице. Вскочил я на стул, руки за спину, и задремал. Снится мне лес, речка, неоглядные просторы… Вдруг где-то рядом стук какой-то. Страшно! Дернулся, открыл глаза – ах, вот откуда стук – это кролик наш, Мишка Козаков, от напряжения рухнул с корточек на колени… Кролик… Глупое существо… Можно опять помечтать… Глаза опять пленкой подернулись. Да нет, не идет этот кролик из головы! Сбил весь сон! – Вот он опять передо мной, сучит губками, аж посинел весь… Так бы и клюнул его по башке! Э-э-э, связываться… И опять – лес, поля, свобода… Черт, не могу заснуть, да и чешется что-то под крылом… Что это? Посмотреть, что ли? Ну-ка, что там? Вроде ничего… ничего, ни…че…го… хр-хр… Что за смех? Чего это они? Надо мной?! (Все это рождается здесь, сейчас, неожиданно.) Плебеи!! Надо мной смеяться нельзя – я горд, я летать могу – вот, эх, э-э-эх, крылья – раззудись плечо! Вот черт, крылья-то подрезаны, не могу лететь… скрыть от этих педагогов свою неловкую попытку полета: чего там, это я так, я петь, петь могу! Вот, пожалуйста: а! а! а-а-о-у-ы! Так что я не стесняюсь, а наоборот! Свободен! Ах, вам смешно, как я пою?! Так плевал я! Засну опять! Вот! Глаза закрыл. На мгновение один глаз приоткрыл: как они – смеются?! Да. Ну и плевать! Спать.

– Стоп! – это Массальский. – Ну что ж! Молодцы! Понял, что вы были вчера в зоопарке, наблюдали! Особо хочу отметить вас, Олег! (Я обмер от неожиданности.) Очень хорошо!! И характер есть, и образ мыслей понятен, и пластика рождается поэтому точная! Кстати, как эта птица называется?

Какая это была птица, я и сам не знал. Придумал от отчаяния, ведь отчислят:

– Сип белоголовый, Павел Владимирович! Проживает в Северных Кордильерах. Я ее вчера наблюдал.

Я нагло врал, чувствуя успех.

– И молодец! Хорошо поработал дома!

И Борис Ильич покряхтывает довольно и почесывает через голову правой рукой левое ухо.

Вот те раз! Когда старался – ни черта не выходило, а тут от отчаяния плюнул на все – и само собой пошло…

Только потом, значительно позже, я понял, что это свободное состояние и есть состояние импровизационное, это – «главное в творчестве актера» (Немирович-Данченко).

Но почему оно возникло сейчас, это состояние, в момент отчаяния и упадка? Откуда эта неожиданная свобода и легкость? И почему нельзя опять, «по заказу» повторить его?!!

Еще школьником я был отравлен театром. Школа наша была мужская, дисциплина строгая. Девочек рядом нет, а как хочется чего-то романтического… И вот рождается идея создать драмкружок совместно с женской школой.

Ставили «Снежок» – пьесу об американском мальчике-негре, как ему там плохо. Репетиции, гуляния по вечерам… Стояние под окнами… Я познакомился в драмкружке с замечательной девочкой Лидой. Любовь ли это была?.. В кинотеатре «Колизей» мы сидели в задних рядах, рука в руке, не расцепить. Что там на экране – не осознавали, главное – рука в руке, сердце стучит, пальцы сжимают пальцы, мы одно целое… Потом фанерные сиденья хлопают, все встают, загорается свет в зале, мы выходим на Чистые пруды. Искрится хрупкий снежок на тротуаре, провожаю Лиду до Лялиного переулка…

«Как дева русская свежа среди снегов……

Да, театром тут и не пахнет, тут совсем другое, но не менее прекрасное…

Я ставлю для праздничного вечера в нашей школе акт из «Клопа» Маяковского, сцену свадьбы. На спектакле наш директор Михаил Иванович вспрыгивает на сцену и задергивает занавес: его возмутило «хулиганство» Маяковского. Скандал, мы пишем в «Комсомольскую правду»…

Самодеятельный театр при клубе Министерства внешней торговли. В подвале здания был прекрасный зальчик мест на сто, с бархатными сиденьями, алым бархатным занавесом, пультом для управления светом. Ставим спектакли: «Два капитана», «Снежная королева», «Молодая гвардия». Я играю там роли Сказочника, Олега Кошевого, Николая Антоновича Татаринова. Руководствуюсь «Работой актера над собой» Станиславского.