Синдром выгорания любви - Людмила Феррис

— Ой, не помню такого! Не знаю, не видела!

Опираться на путаные показания старой женщины было невозможно. Сурину казалось, что, спроси он сейчас ее фамилию, ответ был бы такой же:

— Не знаю.

Как с этим всем работать? Котенкова, конечно, хороша, к пропаже больничной карты Щукиной она явно имеет отношение, только вот за руку ее никто не хватал, а значит, обвинить безосновательно ее нельзя.

— Ой, вспомнила, вспомнила, что Паша говорила, прежде чем в коридор пойти!

— Какая вы молодец, Глафира Сергеевна!

— Ноги у нее болели, суставы на коленках, так она ругалась, что мазь совсем не помогает.

Ну вот, приехали. Такой свидетель — и врагов не надо.

Еще начальство дает поручения: встретиться с какой-то журналисткой, которая ведет собственное расследование, материал в газету собирает. Начальник Сурина и начальник журналистки — друзья детства, вот они между собой и договорились, а ему бы хоть что-то у этих полоумных старух узнать. Пока грош цена таким свидетельским показаниям.

Медсестра Нина, дежурившая в ночь, когда произошел пожар, производила впечатление адекватного человека, нарушившего должностную инструкцию.

— Нина Александровна, как же так получилось, что вы не видели, как начался пожар, как ушла далеко в коридор Щукина?

— У нас же не тюрьма, люди где хотят, там и ходят.

— То есть ночью передвижение у вас свободное, особенно если медсестра спит.

— Да я в подсобке на пять минут всего прикорнула. Не имела права, знаю, но вот отключилась, устала. У нас, знаете, вечер на вечер не приходится. Пока назначения выполнишь, лекарства раздашь, время быстро летит. Я только на стульчике пристроилась, а потом услышала крики, выбежала, а дым вовсю валит. Я и пожарных вызвала.

— А кто-то может подтвердить, что вы находились во время пожара в подсобке?

— Не знаю, я никого не видела.

— А дверь в подсобку была закрыта изнутри?

— Не помню. Честное слово, не помню. Ночь была.

Что ночь, что день, проблемы с памятью были не только у жителей дома-интерната, но и у персонала.

— Что вы можете рассказать о Прасковье Петровне Щукиной? С кем она общалась? Кто к ней приходил? Сын у нее бывал?

— Сын у нее в Америке живет, это она на каждом углу рассказывала. Не помню такого, чтобы сын к ней приезжал. Еще знаю, что была она когда-то модным парикмахером. Общением жизнь пенсионеров назвать сложно — каждый рассказывает про себя и не слышит другого. Жизнь здесь скучна и однообразна. У многих стресс, тоска, апатия.

— И у Щукиной тоже?

— Не знаю. Вот в первой палате женщина тоскует по своей собаке, вот это точно знаю.

— По какой собаке?

— Ну, той, что дома осталась. Родственники ее сюда полгода назад определили, а она до сих пор по собаке плачет, которая у нее жила. Старики привыкают к животным, прямо как дети.

— Спасибо, Нина Александровна. — Вся беседа ровным счетом не имела отношения к делу. Выговор медсестре объявят без его участия.

Порадовал только один свидетель, который вызвался к Сурину сам, Алексей не знал о его существовании. Дедушка был бодрый и оптимистичный.

— Разрешите представиться, Петр Петрович Чудов, бывший участковый. Коллега ваш.

— Очень приятно, Петр Петрович, проходите, — хоть один адекватный дед попался.

— Я слышал, вы со свидетелями беседуете. Я тоже в свое время свидетелей опрашивал. Напишет, бывало, неравнодушная старушка заявление о том, что Петров или Сидоров гонят самогон, а я разбираюсь.

— Вы что-то можете сказать по существу дела, которое я расследую, о поджоге дома престарелых и убийстве Прасковьи Щукиной? — Алексей начал терять терпение. Своими воспоминаниями ни о чем сегодня его доконают.

— Конечно, по существу, я же службу понимаю, сам столько лет на участке отработал: то жалобы про нарушения тишины разбирал, а то и семейные скандалы приходилось.

— Я вас понимаю, — кивнул Сурин. Когда же это кончится, черт возьми!

— Я ведь со Щукиной часто беседовал, — это уже было «теплее».

— Вы видели ее накануне пожара?

— Да, и она мне сказала, что он опять к ней приходил.

— Кто приходил? К кому?

— К Щукиной. Мужик-привидение, он последнее время часто ее навещал.

Ну все, абзац, к запудриванию мозгов добавилось привидение. Ну просто фильм «Комната мертвых», который он недавно смотрел. Послал же бог свидетелей!

Наши дни

Антонина Котенкова просто сбежала от следователя, не нужно ей ни на какую встречу, но она боялась, что может себя чем-то выдать. Молодой человек смотрел на нее так, словно просвечивал рентгеновским аппаратом.

«Самовнушение это, Тонечка! А еще медик!» — она себя одернула.

Да какой она уже медик, давно квалификацию потеряла, функционер, и только! «Надо просто успокоиться, голыми руками тебя никто не возьмет, ты — дамочка тертая, против юноши-следователя должна выстоять». Тем более к смерти матери Никиты она никакого отношения не имеет. Она, конечно, не выдержала, написала ему письмо на электронную почту, он оставил ей адрес со словами:

— Мало ли, как жизнь сложится, а то будешь меня искать, а я вот тут, на электронной почте.

Она посылала ему новогодние поздравительные открытки и получала в ответ тоже яркие картинки с надписью «Happy New Year». На письмо о смерти матери Никита отреагировал быстро, позвонил и говорил извиняющимся тоном:

— Котенок! Я никак не могу приехать, уж извини, не получается. Кредит последний за дом отдаем, полная фигня с деньгами.

Антонина не смогла сказать, что его мать убили, что умерла Прасковья Петровна не по своей воле, кто-то отнял у нее жизнь. Как отреагирует Никита? Он может обвинить Тоню, ведь мать он отдал ей на попечение, а брать лишний грех на душу ей совсем не хочется. У нее своих грехов достаточно.

— Смотри, Никита, потом не простишь себе, мать все-таки, — она его еще и уговаривает приехать и проститься с женщиной, которая сломала ей жизнь и разлучила с любимым человеком.

— Котенок, я понимаю, что сволочью выгляжу в твоих глазах. Ты уж сделай все как положено, от меня венок положи. Ты — святая женщина. I kiss you, — и он отключился.

«Да, Никитка, ты в своем репертуаре — делаешь вид, что проблема должна рассосаться сама собой. Куплю я от тебя венок, и от себя тоже, чего умершим претензии предъявлять». Тем более что больничную карту Щукиной она уничтожила, порвала на мелкие части, положила в пакет и самолично увезла за город на свалку. Ничего крамольного в этой карте не было, разве что домашний адрес Щукиных, настоящий домашний адрес, а не общежитие, где она числилась по документам. Да и ее назначения, показаний к которым не было. А как ей надо было себя вести, когда Щукина начала «активничать» и заявилась к ней в кабинет с угрозами: