Рукопись Платона - Андрей Воронин

Спохватившись, Мария Андреевна обернулась к сопровождавшему ее дворецкому и велела позвать лакея по имени Григорий — молодого, плутоватого и немного развязного, но при этом сообразительного и скорого на ногу. Когда Григорий явился, она отвела его в сторонку и тихим голосом отдала короткий приказ. Лакей сказал: «Слу-шаю-с» — и испарился. Проводив его взглядом, княжна с неудовольствием подумала, что он непременно станет болтать в людской. С одной стороны, конечно, на каждый роток не накинешь платок, а с другой — ну почему, спрашивается, каждый ее шаг должен служить поводом для глупых пересудов?

Впрочем, ответ на этот вопрос был очевиден: шагать надобно не так широко, не отделяясь от иных-прочих, тогда и судить тебя не станут. Что с того, что к странным поступкам тебя принуждает сама жизнь? Не обращай на это внимания, смирись, не ропщи, будь как все, и тогда, будучи ограбленной, попранной и униженной каким-нибудь мелким негодяем, ты наконец-то удостоишься сочувствия и жалости света.

Она не впервые думала об этом, и окончательный вывод всегда был один и тот же: не дождетесь. И на сей раз, скоро пробежав привычной, проторенной тропинкой, мысли Марии Андреевны вернулись к первоначальному предмету ее размышлений, то есть к герру Паулю Хессу.

Отпустив дворецкого, Мария Андреевна прошлась по оружейной, внимательно оглядывая стены и одобрительно кивая: да, здесь все было устроено именно так, как ей хотелось, и произошло это, видно, потому, что оформление именно этой комнаты она продумала лучше, чем какой бы то ни было иной. Княжне подумалось, что она давненько не упражнялась в стрельбе, если не считать того случая на мосту, но о том, чтобы учинить пальбу здесь, в городе, нечего было и мечтать.

На полке в углу она нашла то, что искала, — медную подзорную трубу с выбитым по ободку названием некогда захваченного в плен шведского военного корабля. Труба была громоздкая и довольно тяжелая, но давала очень приличное увеличение. Сунув трубу под мышку, княжна покинула оружейную и прошла в комнату, где стояли сегодня привезенные из Москвы клавикорды — нужно было испытать инструмент и решить, звать ли настройщика.

Клавикорды действительно нуждались в настройке. Взяв несколько дребезжащих, распадающихся аккордов, княжна опустила крышку. Мимоходом вспомнившийся случай на мосту неожиданно занял ее мысли; княжна вдруг удивилась тому спокойствию, с коим восприняла и почти сразу же забыла разбойное нападение, совершенное на нее в ее собственном лесу. Лихие люди, нашедшие на мосту смерть от ее руки, были пришлыми: их тела никто не опознал, и ни один из деревенских старост во всей округе не заявлял о беглых. Это могло означать только одно: в вязмитиновский лес перебралась шайка, орудовавшая прежде в каком-то ином месте. Сколько в ней насчитывалось народа, никто не знал; поиски, осуществляемые по просьбе княжны полицией и расквартированными в городе солдатами, до сих пор ничего не дали. Полицмейстер высказал предположение, что, получив столь неожиданный и решительный отпор, банда покинула окрестности Смоленска и ушла от греха подальше в иные, более глухие места. Возможно, сказал он, там, на мосту, вообще была вся шайка, и после того, как трое из пятерых погибли едва ли не в мгновение ока, главарь и его подручный бежали без памяти куда глаза глядят.

Марии Андреевне, однако, эти выводы казались чересчур поспешными и оттого сомнительными. То, как продуманно и четко было произведено нападение, говорило о незаурядных способностях предводителя шайки, да и выбор жертвы наводил на определенные размышления: вряд ли разбойники случайно выбрали самую богатую помещицу в округе. Кроме того, княжна подозревала, что если бы ее хотели просто убить и ограбить, так, верно, убили бы сразу, не давая ей возможности, собраться с духом и дать отпор. Но тогда доставшаяся разбойникам добыча получилась бы мизерной: пара лошадей, бесполезная в лесу карета, немного денег и еще меньше драгоценностей. Нет, княжну явно намеревались захватить живой, чтобы потребовать с нее выкуп, да и предводитель шайки мало походил на разбойников с лубочных картинок. Судя по тому немногому, что успела разглядеть княжна, это был человек привыкший хорошо одеваться и в совершенстве владевший искусством верховой езды. То, как он загородился от выстрела, подняв на дыбы коня, выдавало в нем кавалериста, успевшего понюхать пороху, а его подручный, которого миновала пуля княжны, именовал своего атамана «вашим благородием» и «барином». Словом, атаман сей представлялся княжне довольно любопытной фигурой, и она не верила, что такой человек может легко отступиться от своих замыслов.

Но более всего Марию Андреевну тревожило то обстоятельство, что атаман показался ей смутно знакомым. Он так и не поднял головы, не показал лица, хотя и рисковал поплатиться за это собственной жизнью. Вряд ли такое поведение было следствием повышенной стыдливости. Вероятнее всего, разбойник опасался, что будет неминуемо опознан.

Взгляд Марии Андреевны невольно скользнул по стенам, увешанным оружием всех времен и народов, и остановился на весьма странном предмете, коему было не место в этой экспозиции. Предмет этот представлял собою толстую черную трость с золотой рукояткой в виде песьей головы — а может быть, и не песьей, а волчьей. Эта трость скрывала в себе ружейный ствол преизрядного калибра, а спусковой механизм был хитроумно замаскирован под звериную голову на рукоятке. Некогда это грозное потайное оружие украшало собою знаменитую коллекцию графа Лисицкого, а после его загадочной смерти было украдено его племянником, Николаем Ивановичем Хруновым-Лисицким. Княжне трость досталась в качестве трофея; из этой трости был застрелен ее опекун, граф Бухвостов, а позднее та же участь постигла князя Аполлона Игнатьевича Зеленского. Пуля, выпущенная из упрятанного в лакированный деревянный футляр ствола, по слухам, оборвала никчемную жизнь пана Кшиштофа — карточного шулера, пройдохи и авантюриста, доводившегося кузеном Вацлаву Огинскому. Княжне и самой довелось заглянуть в этот ствол, но победа осталась за нею, а бывший гусарский поручик Хрунов отправился по этапу на каторжные работы в Сибирь...

Да, вот именно, в Сибирь, на каторгу, а оттуда, как и с того света, обыкновенно не возвращаются.

Мария Андреевна с усилием отвела взгляд от памятного экспоната своей коллекции, казавшегося ей не менее жутким, чем людские черепа и связки человеческих скальпов, коими, по слухам, украшали свои жилища коренные обитатели Нового Света. Только теперь она сообразила, что каким-то непонятным образом снова очутилась в оружейной. Ноги сами привели ее сюда, и княжна подумала, что сегодня с ней явно творится что-то неладное: ее тело жило будто отдельно от мозга, самостоятельно решая, куда идти и что делать. Наверное, когда мозг вспомнил о поручике Хрунове, телу захотелось оказаться поближе к оружию — так оно надежнее...

В дверь торопливо стукнули, и сейчас же, не дожидаясь приглашения, в комнату ввалился запыхавшийся лакей Григорий.

— Идут, ваше сиятельство, — одышливо сообщил он. — Идут, не торопятся, сию минуту здесь будут.

— Спасибо, ступай, — сказала княжна.

Когда дверь за лакеем закрылась, она взяла со стола подзорную трубу и подошла к окну. Собственно, и без трубы можно было бы обойтись, благо отсюда, со второго этажа, двор был виден как на ладони, но княжну интересовали некоторые детали. Раздвинув трубу на всю длину, Мария Андреевна укрылась за занавеской и припала глазом к окуляру. Поведя трубой вдоль улицы, она наконец отыскала на углу знакомую округлую фигуру, обремененную папкой с рисунками и сложенным треножником. Кожаная сумка висела у герра Пауля через плечо, при каждом шаге поддавая ему под пухлый, туго обтянутый панталонами зад. Приближенное линзами лицо немца было непривычно хмурым и озабоченным; княжна обратила внимание на то, что герр Пауль обут в высокие и прочные сапоги, и невольно задалась вопросом, зачем ему понадобилось париться в них в такую несусветную жару.