Третье лицо - Денис Драгунский

* * *

– Елизавета Васильевна… – начал однажды доктор Пигарев, когда они прохладным летним вечером вдруг оказались вдвоем на просторном крыльце, ведущем в сад.

Она сидела на плетеном диване, он вышел из дома с папироской и присел рядом. Она закашлялась. Он встал, шагнул в сад, затоптал папиросу в землю, вернулся.

– Как вы добры и внимательны, доктор, – сказала Елизавета. – Я все еще немного кашляю от табачного дыма.

– Простите, – сказал Сергей Сергеич.

– О, это вы меня простите! – Она ласково улыбнулась. – Я измучила весь дом своим кашлем. Тетя Ангелина из-за меня перестала курить. Но я выздоровею, правда? С вашей помощью, вы ведь обещали? И тогда все в доме смогут курить, как курили раньше!

– Непременно! Вы, собственно говоря, уже здоровы. Так, небольшое раздражение в гортани… Елизавета Васильевна! Я вам хотел сказать одну важную вещь…

– Сергей Сергеевич. – Улыбка ушла с ее лица. – Я знаю, что вы хотите сказать. Я очень, очень, очень ценю вас и ваше внимание. Я даже… – Она вдруг покраснела и стала ломать свои длинные красивые пальцы. – Я даже, наверное, люблю вас… как друга… как прекрасного человека… и в других обстоятельствах я была бы счастлива принять ваше предложение… Мой отец вас просто обожает. Мама и тетки от вас без ума. Но поймите меня…

“Ишь, – вдруг раздраженно подумал Пигарев. – Я ей пока еще ни одного слова не сказал, а она уже отказывает!”

– Я не создана для семейного счастья. Я не жена, не хозяйка, не мать. Я художница. Это не просто мои фантазии. Я работаю над собою, я сижу за мольбертом по пять часов в день. Меня поддержал господин Поленов, он видит во мне способности.

– Разве одно мешает другому? – возразил Сергей Сергеич.

– Мне двадцать пять лет, – серьезно сказала Лиза. – Ежели бы я чувствовала в себе женское призвание, я бы вышла замуж семь лет назад, у меня уже было бы трое детей… Ах, Сергей Сергеевич, не горюйте, милый! – Она откинула голову, посмотрела него как будто бы издали. – О! Я вижу, как вы нахмурились, как напряглись ваши брови и веки, как горит ваш взор, как ходят желваки на ваших скулах! С вас можно писать молодого римского христианина, который стоит перед каким-нибудь консулом или прокуратором в ожидании приговора! Какое сильное, благородное лицо… – Она перевела дыхание и улыбнулась. – Простите, мой милый, мой дорогой друг. Вы меня прощаете?

Она заглянула ему в глаза и по-дружески крепко сжала его запястье.

– Я не в силах на вас сердиться, – сказал он и поцеловал ей руку, хотя его сердце было стиснуто гневом и унижением.

– Правда?

– Клянусь. – Он склонил голову.

– Тогда приходите в среду на вокзал, я уезжаю в Москву. Проводите меня!

* * *

Но в среду его позвали на консилиум.

Пожилая купчиха мучилась нарывной опухолью на левой ноге, ближе к лодыжке. Коллеги опасались лихорадки и заражения крови, хотели оперировать, прорезать фистулу и выпустить гной, кто-то советовал ехать в ближайший университетский город, в клинику, а то и в Петербург, в Медико-хирургическую академию. Доктор Пигарев, напротив, был настроен оптимистически – против своего всегдашнего обыкновения. Приободрив больную, он взял стакан воды, развел в нем унцию соли, намочил в растворе тряпичную повязку и велел держать ее на больном месте, не давая повязке высохнуть. Через шесть часов стал выходить гной, а еще через неделю от опухоли не было и следа.

* * *

Сергея Сергеича будто бы подменили.

Он стал весел и обворожительно вежлив. Входил в комнату больного, энергично потирая руки, деловито раскрывал свой саквояж, внимательно выслушивал, долго и ласково убеждал, что ничего опасного нет, сулил скорое выздоровление, лечил солевыми повязками, китайскими мазями, индийскими пряностями, прохладными купаниями и обтираниями, воздушными ваннами и немецкой гимнастикой. Иногда случались и неприятности, и даже смерти, но он ловко умел списать их на прежнее неправильное лечение, на ошибки столичных светил или же после вскрытия сообщал, что у больного был рак или внезапный разрыв аневризмы, и медицина была тут бессильна.

Он стал знаменит. Его наперерыв зазывали к себе городские обыватели, в особенности купцы, разбогатевшие мещане, евреи-лавочники, но и дворяне-помещики, проводившие в городе зиму, частенько приглашали его. По старой памяти бывал он и у Шаховых, лечил теток Анну и Ангелину, и старика Василия Петровича, и его жену, урожденную княжну Гундорову. Его частенько приглашали остаться поужинать. Он оставался, если не было дальнейших визитов. Пили хорошее французское вино, ели утку. Все тот же лакей так же раздавал блюдечки с мороженым. В углу гостиной стоял завешенный шелковым платком мольберт Лизы. Когда Пигарев проходил мимо, он улавливал слабый запах масляной краски. О Лизе разговор не заходил, хотя ему казалось, что от него ждут хоть какого-то вопроса. Но он молчал.

За четыре года успешной практики доктор Пигарев сильно разбогател. Съехал от полковницы Дашкевич, снял себе дом на Большой Дворянской, угол Ильинского переулка. Оборудовал там приемную. Нанял фельдшера. Но место земского врача все-таки не бросал. “Не ради денег, – объяснял он в клубе, – но ради святого принципа врачебной службы!” И поднимал палец, на котором сидел перстень с сердоликовой печаткой.

* * *

Весной ему прислали приглашение от Шаховых на пасхальный обед. Он надел фрак и белый галстук и совсем было собрался ехать, но вдруг прибежал посыльный от Штерна, там захворал ребенок, и он взял саквояж и поехал сначала к больному: “Долг! Врачебный долг прежде всего!” – громко сказал доктор сам себе и полюбовался на свое отражение в зеркале. Слава богу, с ребенком Штерна ничего страшного не было – мальчишка просто-напросто объелся куличами в разговение.

Доктор Пигарев приехал к Шаховым, не ожидая от этого визита ничего особенного, потому что уже забыл про Лизу. Но, как только он вошел в прихожую, по сияющему лицу старика Шахова он понял, что сейчас будет сюрприз, и уже знал какой. Но не мог предположить, приятный или неприятный.

Лиза, красивая, стройная, сильно похудевшая, шагнула навстречу, встав с дивана и простерев к нему обе руки, словно бы желая обнять его. Он смутился, но тут же вспомнил: Пасха!

– Христос воскресе, Сергей Сергеевич! – И Лиза трижды поцеловала его в губы.

– Воистину, Елизавета Васильевна! – Он слегка обнял ее за плечи.

* * *

– Конечно, это были фантазии, – говорила она, когда они уже после обеда сидели в малой гостиной на диване. – Я не художница. Я просто женщина, уже немолодая, мне почти тридцать лет… – Она закурила длинную папироску, закашлялась.

– Гортань раздражена, – сказал Пигарев. – Не курите. Я вот полтора года как бросил, и вам советую.

– Пустое, – отозвалась она, пуская дым в потолок. – Как вы, что вы? Не молчите!