Новый американский молитвенник - Люциус Шепард

— Она к тебе приставала?

— Да. И я вроде как знал, что к этому идет… Догадывался. Но недооценил свое предчувствие.

Тереза снова перекатилась на спину, и мы лежали, касаясь друг друга плечом и бедром. Она так долго молчала, что тишина вокруг нас, казалось, начала тихонько вибрировать. Наконец она спросила:

— Так в чем же дело?

Мне не хотелось говорить ей, в чем именно, на мой взгляд, заключалось все дело: казалось, что если я расскажу об этой черноте у себя в душе, об отсутствии, которое я ощущал там, где, по моему мнению, другие люди чувствовали присутствие, то оно разрастется, станет еще больше и еще реальнее. Странно было бояться чего-то столь ощутимого и таинственного одновременно. Эта чернота у меня в душе, которая позволяла мне творить зло, всегда казалась чем-то вроде черной дыры посреди банального огорода — как будто я шел, шел да и натолкнулся на нее и услышал голоса, низкие и пугающие; а еще я подумал, что, может быть, это никакое не «зло», может быть, «зло» — это просто наилучшее название, которое я мог подобрать для этого своего ощущения, все равно как муравей, набредя на гигантскую свалку, мог бы назвать ее Бездной, и то, что я воспринимал как зло, было на самом деле чем-то совсем не романтическим, а обыденным, что в той или иной мере влияло на всех людей.

— Все дело в том, что мне трудно опять налаживать связь с людьми, — сказал я.

— Это ты обо мне?

— Меня как будто все время вышвыривает прочь из настоящего. Эти дерьмовые мысли текут через мои мозги, как река… Черт! Я сам не знаю, что говорю.

— Мысли о Сью?

— Я же тебе говорю: между нами ничего не было.

— Но ты наверняка думал о том, как бы оно могло быть.

— Да нет, дело совсем не в ней, дело вообще ни в чем конкретно.

Она повернулась на бок и стала задумчиво теребить бахрому нашего одеяла, которое сползло мне с груди на бедра.

— Ну? — спросил я. — Что скажешь?

— У меня есть теория.

— Говори.

— Мои чувства и мысли скачут, как кролики, — начала она, — особенно когда рядом никого нет. Они как пыль, которую ветер гонит по полу. Думаю, что и у всех более или менее так же. Как будто самих по себе нас не существует и только рядом с другими мы становимся реальными. Мы приобретаем ту форму, которую хотят видеть окружающие нас люди… то есть их форму.

И она умолкла, продолжая теребить бахрому, а я сказал:

— Это всего лишь теория.

— Ты в нее не веришь?

— А разве теория нуждается в вере?

— Иногда, когда я сижу где-нибудь одна, — продолжила она, — и ни о чем особенно не думаю, всякие недооформившиеся мысли, желания и обрывки воспоминаний начинают кружиться у меня в голове, как мусор на поверхности водоворота. С тобой такого не бывает?

— Бывает, конечно.

— Вот и со мной так, — сказала она. — Да и со всеми остальными, наверное, тоже. Но иногда встречаются такие люди, рядом с которым начинаешь чувствовать себя цельным. Вот как я рядом с тобой или ты рядом со мной. — Ее рука скользнула под одеяло и замерла на моем бедре. — Ты десять лет прожил наедине с самим собой, а потом появилась я. И тут же, не прошло и минуты, как ты оказался на свободе, среди тысяч людей, и всем им нужен кусочек твоей души. Неудивительно, что у тебя такое чувство, как будто ты состоишь из одних обрывков. Надо просто расслабиться. Другого лекарства не существует. Да и это подействует не скоро.

Я потер ее грудь ее собственной ладонью.

— Примите две пилюли на ночь, а утром я вам позвоню — так, что ли?

— Две или три… Не знаю, сколько тебе понадобится. А новый рецепт мы всегда успеем выписать.

— Значит, ты теперь мой доктор Филгуд?[36]

— А кто, если не я? — сказала она.

То, как она выглядела в полумраке, меня утешило: тонкие черты ее лица будто растворились во мгле, оставив лишь сияние, бледное и безупречное, как у соблазнительного привидения, духа, который снизошел ко мне в качестве доказательства правоты ее слов. Я притянул ее к себе, и мы тихо лежали бок о бок, ни о чем особенном не говоря. Приплюснутая луна выскользнула на небо из-за ближайшей столовой горы, и ее свет заострил очертания валунов и высветил ряды синих звезд на индейском покрывале, которым мы укрывались.

— Не приходи пока в магазин, — сказала Тереза. — Слишком много желающих поговорить с тобой. А тебе и с телефоном забот хватит. На автоответчике, наверное, штук сто сообщений для тебя накопилось.

— О господи! — сказал я.

— Из них с полдюжины от Сью.

— Она сказала, что ей надо? Может, хочет предупредить, что никогда больше со мной работать не будет или еще что-нибудь в этом роде?

— А как вы с ней расстались?

— Она была зла, как черт. Орала что-то про мою тягу к саморазрушению, но я не стал слушать до конца и просто ушел.

— Голос у нее возбужденный. Так что, может, все не так плохо. Позвони ей.

Где-то тявкнул койот. Дымка опять сгустилась, и вокруг луны образовался расплывчатый ореол. Тереза задрожала.

— Замерзла? — спросил я.

— Немного.

— Можем поехать домой.

— Давай поспим сегодня на воздухе, ладно? Мне так надоел магазин.

Я притянул ее к себе поближе, извинился за то, каким эгоистом я был, и сказал, что ей за это время тоже досталось.

— Да нет, со мной все в порядке, — ответила она. — С нами обоими все в порядке.

— Думаешь?

— Угу.

Мой член, прижатый к ее бедру, вздрогнул. Она притиснулась к нему ближе.

— Господи, как мне нравится… чувствовать, как он растет, — сказала она.

Потом всунула между нами руку, стиснула мой конец и попросила меня взять ее еще раз. Ее голос, переполненный желанием, подействовал на меня не хуже ее руки, я ощутил себя сдавленным в бархатном кулаке, и мои мысли свелись к инстинктам. Пока мы занимались любовью, луна, казалось, мостила мне спину плитками холодного света, всей своей лунной мощью вдавливая меня в Терезу. Когда мы кончили, она почти сразу уснула, а я лежал, положив руку ей на живот и кончиками пальцев касаясь волосяного мысика под ним. Пока мы оставались в таком положении, мне было спокойно и надежно, как будто она была моей опорой; но стоило ей пошевелиться во сне и отодвинуться от меня, как я сразу же почувствовал себя маленьким и ничтожным. Наверное, это ее слова о том, что люди делают друг друга реальными, так подействовали на меня, но мне вдруг показалось, что подними я в тот миг одеяло и взгляни на себя, то вместо бедер, пениса и ног увижу звездную темноту, как будто ночью, отделенный от Терезы, я постепенно таял под одеялом от ступней вверх, и в моей постели, где бы я ее ни расстелил, вместо меня оставалось лишь беспорядочное нагромождение огня и камня, гордости и льда, жестокости и любви, какое могло существовать разве что сразу после сотворения мира.