Остров фарисеев. Фриленды - Джон Голсуорси

полагаю, мы говорим об общепринятой морали. Что же касается истинной нравственности, то из миллиона людей вряд ли хотя бы один достоин судить о ней.

Священник слегка прищурился.

– Я полагаю, – сказал он сдавленным голосом, словно рассчитывая, что это придаст его словам больший вес, – каждый образованный человек, который искренне старается служить Господу, имеет право смиренно – повторяю, смиренно – притязать на звание человека высоконравственного.

Шелтон уже собрался было сказать что-то резкое, но вовремя сдержался. «Ну что это я, – подумал он. – Точно какая-нибудь баба, всеми силами добиваюсь, чтобы последнее слово осталось за мной».

В эту минуту откуда-то послышалось жалобное мяуканье, и священник направился к двери.

– Одну минутку. Боюсь, это какая-нибудь из моих кошек мокнет под дождем.

Вскоре он вернулся с мокрой кошкой на руках.

– Вот ведь все время выбегают на улицу, – сказал он Шелтону, и на худом лице его, покрасневшем оттого, что он нагибался, появилась улыбка.

Он рассеянно гладил мокрую кошку, и капля влаги медленно стекала у него по носу.

– Бедная киска, бедная киска! – повторял он.

Надтреснутый голос, произнесший эти слова с почти бесчеловечным высокомерием, и мягкая улыбка, в которой воплотилась вся человеческая доброта, преследовали Шелтона, пока он не заснул.

Глава XVIII. В Оксфорде

Последние лучи заходящего солнца играли на крышах домов, когда путники вступили на Хай-стрит – величественную улицу, священную для каждого, кто учится в Оксфорде. Шумной толпе в студенческих мантиях и четырехугольных шапочках был столь же чужд дух подлинной науки, казалось, витавшей над шпилями зданий, как догматы церкви чужды духу истинного христианства.

– Зайдем в «Гриннинг»? – спросил Шелтон, когда они проходили мимо клуба.

В эту минуту из дверей вышли двое элегантных молодых людей в белых костюмах, и приятели невольно окинули себя критическим взглядом.

– Идите, если вам хочется, – с усмешкой сказал Крокер.

Шелтон покачал головой.

Никогда еще он не испытывал такой любви к этому старому городу. Оксфорд давно ушел из его жизни, но все здесь было дорого и мило сердцу Шелтона; даже атмосфеpa обособленности не возмущала его. Исполненный величия прошлых веков, оплетенный золотой паутиной славных традиций, пробуждающий целый ряд ярких воспоминаний город дурманил Шелтона, как духи любимой женщины. Проходя мимо ворот одного из колледжей, приятели заглянули внутрь, посмотрели на холодный, серый, вымощенный камнем двор и на ящик с ярко-красными цветами в одном из окон; кругом царила тишина и таинственное спокойствие замкнутой жизни – казалось, перед молодыми людьми приоткрылась дверь в освященное годами прошлое. Бледный юноша в студенческой шапочке внимательно разглядывал доску объявлений, задрав кверху прыщеватое лицо с неправильным носом, придерживая рукой потертую мантию. Привратник колледжа – рослый румяный мужчина с маленьким ртом – почтительно стоял у дверей своего домика. Живое олицетворение раз навсегда установленного порядка, он, казалось, существовал для того, чтобы придавать больше благопристойности бесчисленному множеству студенческих грешков. Взгляд его голубых глаз остановился на путниках. Эти глаза словно говорили: «Я не знаю вас, сэры, но, если хотите побеседовать, рад буду выслушать все, что хотите сказать!»

К стене был прислонен велосипед с теннисной ракеткой, привязанной к рулю. Рядом бульдог, отчаянно сопя, тряс головой, но большая, окованная железом дверь, к которой он был привязан, даже не дрогнула. Сквозь эту узкую щель веками вливался внутрь человеческий металл – вливался, принимал определенную форму и уже в виде готового литья возвращался обратно.

– Пойдем, – сказал Шелтон.

Они вошли в гостиницу «Голова епископа» и пообедали в том самом зале, где Шелтон, выиграв на скачках, устроил когда-то обед для двадцати четырех благовоспитанных юношей; на стене все еще висела картина, изображающая скаковую лошадь, в которую один из них запустил тогда бокалом, но промахнулся и попал в официанта; а вот и сам официант – подает рыбный салат Крокеру. По окончании обеда Шелтону снова, как в былое время, захотелось со вздохом подняться из-за стола; снова потянуло побродить по улицам рука об руку с каким-нибудь приятелем; снова пробудилась жажда дерзать, совершать что-то доблестное и беззаконное; снова стало казаться, что он избранный среди избранных и учится в лучшем колледже лучшей в этом лучшем из миров страны. Улицы, притихшие и умиротворенные в лучах заходящего солнца, словно приветствовали эту послеобеденную прогулку; квадратный двор колледжа, где когда-то учился Шелтон – величественная смесь церковной старины и современности, – был долгие годы средоточием его мира, точкой, где сходились все его помыслы до поступления в университет, да и потом тень этих серых стен ложилась на все, что бы он ни делал. И вот теперь, при виде этого двора, все сомнения Шелтона сразу улеглись и появилась уверенность в собственной значительности и безопасности. Садовая ограда, чьи высокие зубцы он так часто украшал пустыми бутылками, не пробудила в нем никаких чувств. И вид лестницы, где он однажды швырнул бараньей ногой в бестактного надоедливого наставника, тоже не вызвал у него угрызений совести. Наверху этой лестницы расположены комнаты, где он зубрил до одури перед последними экзаменами, следуя системе, по которой студент разогревает свои знания зубрежкой, к моменту экзамена доводит их до кипения, а потом дает им навсегда остыть. Перед Шелтоном возникло лицо его репетитора – человека с пронзительным взглядом, который всю неделю без передышки поставлял знания, а по воскресеньям уезжал в Лондон.

Приятели миновали лестницу, которая вела в комнату их наставника.

– Интересно, вспомнит ли нас малыш Тэрл, – сказал Крокер. – Я с удовольствием повидал бы его. Может, зайдем?

– Малыш Тэрл? – задумчиво переспросил Шелтон.

Поднявшись наверх, они постучали в массивную дверь.

– Войдите, – послышалось изнутри. То был голос самого Сна.

В мягком розовом кресле сидел небольшой человек с розовым лицом и огромными красными ушами – казалось, он прирос к этому креслу.

– Что вам угодно? – спросил он, часто моргая.

– Вы меня не помните, сэр?

– Боже мой! Да неужели это Крокер? Вас прямо не узнаешь с такой бородой!

Крокер усмехнулся, вспомнив, что не брился с самого начала своих странствий.

– Вы помните Шелтона, сэр?

– Шелтона? Ну конечно! Здравствуйте, Шелтон! Садитесь, возьмите сигару.

Скрестив толстые ножки, маленький джентльмен сонно оглядел своих посетителей, точно хотел сказать: «И зачем это, собственно говоря, вы пришли и разбудили меня?»

Шелтон с Крокером взяли себе по стулу; они тоже, по-видимому, думали: «Правда, зачем это мы пришли и разбудили его?» И Шелтон, так как не мог ответить на этот вопрос, поспешил укрыться за дымом своей сигары. Стены, обшитые панелями, были увешаны изображениями памятников греческого искусства; мягкий пушистый ковер нежил усталые ноги; богатые корешки множества книг поблескивали в