Шкура неубитого мужа - Анна Михалева

— Боже ж ты мой! — Бобров крякнул, поднялся, подошел к ней, обнял, но, заметив, что плечо ее окаменело под его ладонью, смутился, убрал руку и отступил на шаг. — Не расстраивайтесь вы так. Ну, вы и вправду не выражаетесь в этой песне. Я уж не говорю о паршивой музыке и таких же словах. Это не вы, понимаете? Вернее, вы выражаете, но выражаете черт знает что: какой-то обрывок на заборе.

Помните детскую песенку: «Висит на заборе, колышется ветром бумажный листок…» Вот и вы в этой своей песенке такая. А вы должны быть бомбой, но не взорвавшейся на глазах у изумленной публики, а бомбой за пять секунд до взрыва, когда фитиль почти догорел. Все внутри, наружу, только взгляд. Магический свет. Мягкие линии тела…

Горячая богиня в холодной оболочке. Всегда «недо…», понимаете? Тьфу ты! Ну, не могу я артистке выкать! Ну, хоть убей меня! Буду тебя на «ты» звать, ладно?

Маша махнула рукой. Что теперь-то, когда автора в ней он с грязью смешал. Она подняла на него глаза:

— Но я вас буду звать на «вы».

— Вот упрямая! Деревенщина ты!

— Еще раз так назовете, сами будете петь! — Она шмыгнула носом, что его рассмешило.

— Нет, ну надо же! Какая-то козявка мне угрожает, — но, заметив, как сузились ее глаза, поспешно дал задний ход, замахав руками:

— Ладно, ладно. Козявка и деревенщина — две разные вещи. И нечего у меня на лбу дыры прожигать. Не ты первая пытаешься. Я всех обламывал.

— И Ирму? — По ее спине пробежал холодок, словно дух покойной коснулся ее прозрачной ладонью.

— Ирму… Ее, конечно, хрен обломаешь, но меня она слушалась беспрекословно. Поначалу… Ты бы ее видела в самом начале! Во что она рядилась, просто уму непостижимо. Я такой дряни ни на ком не видел. Вкуса у нее не было определенно. Да и красилась она, ox! — он закатил глаза, явно вспоминая свою первую встречу с певицей. — Вокруг глаз черным малевала. А глаза у нее, помнишь, офигенные, зеленые, вытянутые к вискам. Так она их на манер Клеопатры с фресок, и кто ее надоумил?.. Я ее увидел на сцене, думаю, что за черт — у девушки глаза вполлица и ресницы длиннющие, как у коровы. Это она накладные клеила. Вся в шкуре какой-то, как миссис Флинтстоун, ботинищи на толстой танкетке, и повсюду дешевые побрякушки. Один в один жена зажиточного шамана, тьфу!

Самое трудное было с нее побрякушки эти снять. Страсть к украшениям у нее осталась.., да… Хлебом не корми, подари какую-нибудь цацку. Она же за эти цацки-то и погорела… — Серж открыл бар, достал бутылку виски, налил себе полстакана и выпил одним глотком.

— Как это? — не выдержала Маша, уже сотрясаясь всем телом. Она даже плечи руками обхватила, чтобы не так заметно было.

— Как это… — проворчал меценат. — Как это… Да вот так это. Она, видишь ли, внимание к себе в бриллиантах мерила. Любит мужик, значит, огромный перстень дарит, обожает — колье. А мужиков этих, готовых побрякушки ей дарить, было предостаточно. И чем дороже украшение, тем предпочтительней кавалер. А самое интересное, она ведь ни хрена не разбиралась в драгоценностях. Подари ей дерьмо в красивой этикетке — заглотнет за милую душу. Главное, чтоб человек был «со значением». Мол, богатый дерьмо не подарит. Меняла их очень часто. Вот и допрыгалась.

— Значит, ее за украшения, ну… — Она не смогла выговорить «убили». Язык прилип к небу.

Стало заметно, как Бобров напрягся всем телом. Глаза его сверкнули сталью. На мгновение Маше показалось, что перед ней не человек, а призрак. Страшный призрак.

Он сжал кулаки, кадык его заходил вверх-вниз.

— Украшения, — промычал он. — Украшения. Идиот Юрчик со своим украшением. Господи, ну почему эта дура таскала его повсюду? Шантажировала…

Похоже, он так глубоко погрузился в собственную злость, что напрочь позабыл о Маше. А та стояла, не смея шелохнуться. «Господи, если он продолжит говорить, он скажет все, — пронеслось в ее голове. — А если он скажет все, он и меня убьет!»

Не зная, что предпринять, чтобы остановить Боброва, Маша робко кашлянула. Он вздрогнул и, слава небесам, заткнулся.

— — Простите, — пролепетала певица. — Наверное, мне лучше уйти.

Он резко развернулся и уперся в нее своим стальным взглядом:

— Уйти? — Улыбаясь одними губами, он медленно двинулся к ней.

Маша попятилась, лихорадочно соображая, можно уже кричать или это будет выглядеть неприлично.

— А как же Никита? Как быть с Никитой? — Он сдвинул брови и обхватил ее плечи огромными ручищами.

— Никита? — Она едва ворочала одеревеневшим языком.

— Да, Никита.

«Плевать мне на приличия!»

— А-а-а! — истошно завопила певица на предельно высокой ноте.

Серж вздрогнул, попятился и, споткнувшись о кресло, рухнул в него.

Дверь распахнулась, явив перекошенное ужасом лицо секретарши. Бобров перевел на нее очумелый взгляд, которым за секунду до того одарил Машу, и промямлил:

— Репетируем… Пытаемся повысить верхний вокальный предел.

— Дурдом! — сокрушенно выдохнула та и захлопнула дверь.

Маша стояла по стойке «смирно», все еще дрожа всем телом.

«Все, буду делать карьеру в Сыктывкаре! — решительно заявила она себе. — Подальше от этих шизиков!»

— Едреныть! — устало произнес Бобров. — Как же ты меня напугала. Еще одно такое представление, и у меня инфаркт случится. — Он показательно схватился за сердце. — Налей мне еще виски, а то «Скорую» придется вызывать.

— Я вас напугала?! — возмутилась певица. — Это вы меня напугали!

Тем не менее она дошла на негнущихся ногах до бара, налила виски, таким же строевым шагом приблизилась к Сержу и протянула ему стакан.

— Плохо кому? Мне! Значит, ты и напугала. Если бы тебя пришлось отпаивать, я бы извинился. — Он уже отошел от шока и даже немного расслабился. А выпив виски, повеселел:

— А чего ты так переполошилась?

— Ну… — Маша не знала, что соврать, поэтому решила сказать правду:

— У вас взгляд был неживой. Такой холодный и такой злой, как у удава.

— У удава взгляд безразличный, если ты его вообще видела, — мелочно поправил ее меценат. — Я нормальный. Я никого из своих подопечных не бил, честное слово. Только однажды с Сенькой Косиковым подрался. Но чисто по-дружески. И он уже тогда давно самостоятельно выступал.

— С Косиковым?

— Ну, это по паспорту. А в миру Сева Косой — известный исполнитель русских блатняков. Очень популярен на зоне и у эмигрантов новой волны. По чему можно судить, из какой среды большинство наших эмигрантов.

Маша улыбнулась.

Дверь снова распахнулась. На сей раз на пороге стоял парень, показавшийся певице ужасно знакомым.

— А, Никитос! — ласково приветствовал его Бобров. — Заходи, третьим будешь.