Джугафилия и советский статистический эпос - Дмитрий Орешкин

Парадокс? Нет, всего лишь истовая материалистическая вера. Кто из этих мудрецов знает, сколько на весах реальной (а не выдуманной марксистами) политэкономии весит нематериальная вера банков и населения в госдолг Дяди Сэма и в его зеленую бумагу? Если кто-то из них эту веру взвешивал, было бы крайне интересно ознакомиться с устройством весов. Опыт показывает, что пока — если пользоваться весами глобального рынка — вера тянет примерно на 20 трлн долларов. Может, со временем полегчает. А может, потяжелеет — кто знает. Проблема в том, что наши герои даже не пробовали. Им не надо! Да и подходящего инструмента у них нет: можно хоть треснуть, сравнивая объемы материального производства с объемами эмиссии, сегодня это не дает ровно ничего, поскольку в модели отсутствует ключевой момент, описывающий рыночную стоимость нематериального доверия как важнейшей финансовой услуги. Эта услуга взвешивается только эмпирически — сколько, за какую цену и на какой срок рынок готов покупать американские (или, допустим, российские, зимбабвийские) финансовые обязательства.

Этим людям и их аудитории для судьбоносных суждений вполне хватает усвоенной в советском детстве веры в общий кризис капитализма. Потому что он, капитализм, нехороший. Свою сектантскую веру они упорно противопоставляют реальной, практической вере миллиардов людей в «зеленого друга». Которая, как видим из опыта, стоит чертовски дорого — вопреки истмату. Уж точно дороже, чем вера в советский рубль или в когнитивные способности академика Глазьева. По структуре их несгибаемая убежденность напоминает духовные скрепы джихада или шаманизма. Разве что для пущего правдоподобия они используют в своих камланиях экономические и математические термины.

Веру в доллар эмпирика подтверждает, а вот веру в социализм, в революционную благодать и в крушение Запада, которую нам уже сто лет вдувают в уши, — нет. Только и всего. Когда-нибудь «зеленая бумага» непременно рухнет — как рушится все на свете. Но пока такого не случалось. В то время как отечественная валюта под руководством партии и правительства за последние сто лет рушилась минимум пять раз, всякий раз оставляя в дураках тех, кто по наивности считал ее деньгами и пытался использовать как средство накопления. В 1918–1919 гг., в 1926–1929 гг., в 1947 г., в 1961 г., в 1989 г. Со временем дураков становилось все меньше. Чтобы поддержать их расширенное воспроизводство (поскольку именно они, наравне с нефтью и газом, играют роль материальной основы режима), врать приходилось все заполошней. Зрелище в своем роде захватывающее: жизнь по ту сторону реальности. Хотя все более и более небезопасное.

Рассмотрим поближе конкретный образ непотопляемой советской валюты и его эволюцию.

Ленин и рубли

Корни конфликта с экономической действительностью тянутся глубоко. В сентябре 1917 г., за месяц с небольшим до Октябрьской революции, В. И. Ленин пишет обширную статью «Грозящая катастрофа и как с ней бороться». Ему известно как — с помощью диктатуры пролетариата. Универсальное средство от всех хворей. Среди прочих умных мыслей там есть и такая:

Очень здравое суждение, с которым и сегодня согласится любой вменяемый экономист: инфляция (в 1917 г. этот термин еще не был в ходу) — дополнительный налог, особенно болезненный именно для бедных. В печатании пустых денег Ленин обвиняет социал-демократическое правительство Керенского — и опять прав.

Как с этим бороться? Естественно, с помощью все той же диктатуры. Других лекарств он не знает. Национализация банков, тотальная экспроприация и универсальный рабоче-крестьянский контроль, «который вернул бы казне выпускаемые ею бумажные деньги от тех, кто их имеет, от тех, кто их прячет. Для этого нужна революционная диктатура демократии, возглавляемой революционным пролетариатом…»[36].

Ладно, уговорил. 25 октября 1917 г. революционная диктатура демократии наконец установлена. У В.И. Ленина карт-бланш на воплощение идеалов. Он национализирует банки, произносит громокипящие речи, объясняет, что лучше перебои с продуктами (на время), чем уступка буржуазии (навсегда), твердит про последний и решительный бой, требует от крестьян, чтобы те из солидарности сдавали хлеб рабочей власти по 6 руб. за пуд (когда в городах он продается уже по пятьдесят) и… безудержно печатает деньги! В десятки раз размашистей Керенского.

А что делать? Заводы и фабрики лишены старого частного менеджмента. Нового, хотя бы и никудышного социалистического, пока и близко нет. Производство стоит, а зарплату миллионам освобожденных пролетариев платить надо. Товаров нет, промышленность и торговля парализованы, налоги не поступают, платежи через национализированные банки не проходят, взять собственнику кредит невозможно, да уже и смысла нет. Как, между прочим, нет и самого собственника: предприятия взяты под рабоче-крестьянский контроль, работать ради прибыли уже запрещено, а система работы из-под палки еще не выстроена. Правительство кредитует Советы и крупные трудовые коллективы, что на самом деле означает выдачу пустых бумажек, никак не привязанных к произведенной продукции. Экономики нет; зато море разливанное справедливости, луженые глотки революционных вождей и печатный станок. Они трудятся на пределе возможностей.

Рабоче-крестьянский контроль, который в ленинской теории должен был «вернуть казне выпускаемые ею бумажные деньги от тех, кто их имеет, от тех, кто их прячет» и таким образом обеспечить денежный оборот, почему-то не справляется. Если бы иные вожди чуть больше думали о реальном устройстве хозяйства и чуть меньше о диктатуре, то предсказать такой ход событий было бы совсем несложно: смысл денег как раз в том, чтобы служить универсальным мерилом при обмене продуктами (или «стоимостями», если пользоваться марксистской терминологией).

Рабоче-крестьянский контроль и стоящий над ним вождь не производят ничего, кроме вдохновенной риторики и запретов на нормально функционирующие механизмы товарообмена. Кто, за что и из каких ресурсов станет им платить, то есть возвращать деньги в бюджет? Чтобы изымать деньги силой, у Ленина еще нет достаточно мощного репрессивного аппарата — это ключевая проблема в его системе ценностей. Кроме того, сама идея бессмысленна, как экономическое рукоблудие: сначала раздать, потом забрать, потом опять раздать и опять забрать… Отсутствует содержательная связь между продуктом и деньгами, которые выполняют функцию экономической среды, где продукт оценивается и обменивается. В этом суть финансового обращения, но правоверный марксист Ленин своими партийными очами ее в упор не видит. В его революционной оптике все застит борьба с буржуазией. Хотя проще некуда: зачем производителю зарабатывать деньги (взамен поставляя потребителям товары и услуги), если все равно придет рабоче-крестьянский контроль и вернет казне?