Экспансия-3. Аргентинское танго - Юлиан Семенов

Спарк поднял глаза на Пола, в них были слезы.

Роумэн ударил сцепленными кулаками по столу, заревел медведем:

— Суки паршивые! Дерьмовые, долбанные суки! — он обернулся, крикнув через весь зал: — Да принесите же нам виски, черт возьми!

— Ты должен поехать к ней, Пол…

— Нет.

— Почему? Она любит тебя.

— Я сломан. В каждом человеке живет своя гордость. Я не могу, чтобы она была подле раздавленного, обгаженного, стареющего и спивающегося мужика. Это предательство. А я не из этой породы… Мы с тобою предали Брехта, и Ханса Эйслера тоже предали, их нет в этой стране, их оболгали, извозили мордой об дерьмо и выбросили, как нашкодивших котят… А ведь они не котята, а великие художники, которые будут определять память середины двадцатого века! А кто здесь понял это? Кто встал на их защиту?! Кто?! Ты? Я? Украли мальчиков, раздавили нас подошвой, как тараканов… Я не могу взять на душу грех приучать ее к тараканам… Не могу… Она их и так слишком много повидала в своей жизни… Словом, тут у меня наклевывается одна работенка, предстоит полет в Вашингтон, — оформлю там развод и пошлю ей все документы… У нее впереди жизнь, а мне осталось лишь одно — доживать.

— Как сердце?

— Прекрасно.

— Ты говоришь неправду. Пол. Ты ужасно выглядишь… Ты гробишь себя. Кого ты хочешь этим удивить? Надо выждать… Все изменится, поверь. Так долго продолжаться не может…

— «Изменится»? Да? Хм… А кто будет менять? Ты? Я? Стоит только прикрикнуть, как все уползают под лавку и оттуда шепчут, что «так долго продолжаться не может»… Кто ударит кулаком по столу? Я? Нет, я лишен такой привилегии, потому что мстить за это будут Элизабет и тебе, мальчики — в закладе… Должно родиться новое поколение, созреть иное качество мышления… А кто его будет создавать? Человечество несет в себе проклятие страха, согласись, именно рабовладение определяло мир с его основания до конца прошлого века, когда мы перестали продавать черных, а русские — белых.

Девушка в коротенькой юбочке принесла виски; Роумэн погладил ее по округлой попке:

— Крошка, принеси-ка нам сразу еще четыре порции. И соленых фисташков, о'кей?

— О'кей, — ответила та. — А вам записка.

— От кого?

— От скотовода, — девушка усмехнулась. — От гиганта из Техаса.

Роумэн прочитал вслух:

— «Братишка, если ты и впрямь можешь заклеить здесь любую красотку, то я бы просил тебя побеседовать с той, которая вся в белом». — Роумэн рассмеялся, пояснив: — Это гуляет крошечный ковбой, который стоит пятьдесят миллионов, Раумэн, видишь, вырядился в костюм первых поселенцев…

— Ты что, намерен быть его сводником? — спросил Спарк с нескрываемым презрением.

— А почему бы и нет? Во мне родился инстинкт иждивенца, я постоянно хочу к кому-то пристроиться, чтобы не думать о завтрашнем дне… Я же уволен, Грегори… Я не дослужил нужных лет до пенсии… Я в любую минуту могу оказаться безработным…

Он поднялся, сказал Спарку, что сейчас вернется, пусть пьет, стол оплачен, подошел к громадной корове в белом; странно, отчего карликов тянет на таких бабищ, он же с ней не справится; поклонился женщине и спросил разрешения присесть, ощущая на спине скрещивающиеся взгляды Спарка и скотовода.

— Что ж, подсаживайтесь, — голос у толстухи был низкий, хриплый, мужской. — Есть проблемы?

— Мой друг мечтал бы познакомиться с вами, красивая.

— Твой сосед, длинный красавчик?

— Нет, тот не знает никого, кроме жены, он священник…

— У священников нет жен…

— Бывший священник, — усмехнулся Пол. — У него были неприятности с Ватиканом, он вступил в коммунистическую партию, а попам это запрещено под страхом кастрации, вот епископ ему и предложил: либо я тебя кастрирую, либо уходи подобру-поздорову из лона святой церкви… Но у него жена поет в хоре, контральто…

— У тебя больные глаза, — заметила женщина. — Покажись врачам.

— Залеченный сифилис, — ответил Роумэн. — Я показывался. Поздно, ничего не попишешь, хирургия бессильна, а я верю только хирургам.

Женщина вздохнула:

— Пусть тот, больной, отрежут, а пришьют новый, сейчас делают чудеса… Так кто хочет меня пригласить?

— Вон тот гигант, — Роумэн показал глазами на карлика. — Он стоит полсотни миллионов.

— Я лучше с тобой пойду бесплатно, чем с ним пересплю за миллион. Я могу во сне раздавить его, как деревенская кормилица господского младенца.

— Устроим похороны, — Роумэн снова усмехнулся. — Напьемся от души.

— Ты — трезвый.

— Просто я пью хорошо.

— Ты — трезвый, — повторила женщина. — Валяй отсюда, я не пойду к карлику, у меня серьезная клиентура.

— А ко мне бесплатно пойдешь?

— Пойду.

— Давай усыновим карлика? А?

— Пусть уж он нас с тобой усыновит, — женщина осторожно поправила свою пышную прическу. — Я правду говорю… Если хочешь — едем ко мне, ты мне симпатичен.

— Тебя как зовут?

— Мари Флэр, — ответила женщина. — У меня красивое имя. Правда?

— Очень. Слушай, Мари Флэр, сделай милость, позволь все же этому маленькому придурку подойти к тебе, а? Ну что с тебя станет, если он угостит тебя шампанским?

— А ты?

— У меня нет денег на шампанское… Нет, вообще-то есть, но я очень скупой, берегу на черный день…

— Да я тебя сама угощу. У меня сегодня был клиент, я в порядке. А ты совсем отвалишь или потом вернешься?

— Вернусь, честное слово, приду…

— Ладно, — женщина кивнула, — пусть поит шампанским. Я ему сейчас назову марку начала века, — за такие деньги можно стадо купить, поглядим, на что он способен…

Карлик, увидав улыбку Роумэна, поднялся; его высокие сапожки тридцать седьмого размера были на каблучках, как у оперной певицы; важно ступая, он отправился к Мари Флэр, галантно поклонился женщине, сел рядом и сразу же пригласил мэтра.

— Этот в порядке, — вернувшись к Спарку, сказал Роумэн; вздохнув, выпил еще один «хайбол», положил ладонь на холодные пальцы друга: — Не сердись, Грегори. Мне плохо. Мне так плохо, как никогда не было.

— Порой мне кажется, что ты играешь какую-то роль, Пол.

— Хорошо обо мне думаешь…

— Скажи правду: ты ничего не затеял?

Роумэн полез за своими вечно мятыми сигаретами, усмехнулся, сокрушенно покачал головой:

— Спи спокойно, Грегори. Больше я вас не подставлю… Больше никто и никогда не похитит мальчиков…

— Ты говоришь не то. Пол.

— Я говорю именно то, что ты хочешь услышать.