Проклятый манускрипт - Филипп Ванденберг

Рубальдус, заметивший ее ужас, тихонько захихикал себе под нос.

— Не бойтесь, милая моя, этот зверь мертв и выпотрошен более века назад. Он родом из Египта и называется крокодил. В Египте крокодил считается святым.

Вообще-то Афра представляла себе святых несколько иначе: благородными, прекрасными, достойными поклонения, в общем — святыми. Слова алхимика поразили ее, и она испуганно схватила Ульриха за руку.

В комнате с тяжелыми балками на потолке стало тихо. Было слышно, как потрескивает свеча, горевшая под круглым стеклянным колпаком. Скрученная трубка, выходившая сверху из шара, иногда издавала странные звуки.

— Дайте мне пергамент, — сказал алхимик, обращаясь к Афре.

— А вы уверены, что не испортите шрифт навечно?

Рубальдус покачал головой.

— В этой жизни можно быть уверенным только в одном — в смерти. Но я постараюсь быть очень осторожным. Так что давайте!

На столе в центре комнаты мастер Рубальдус расстелил что-то вроде войлока. На него он положил светло-серый пергамент и зафиксировал его углы с помощью тонких иголочек. Потом алхимик подошел к стене, у которой было сложено бесчисленное множество книг, свитков и просто листов бумаги. Как же, думала Афра, человек может ориентироваться в этом хаосе? Некоторые корешки были подписаны коричневыми чернилами и обозначали содержание или имя и титул его автора, названия трудов, которые для обычных христиан были совершенной загадкой. Некоторые были подписаны шрифтом, напоминавшим Афре попытки маленького ребенка что то написать. Выделялись имена на латыни: Конрад фон Валломброза, Николаус Еймерикус, Александр Некхам, Иоганнес фон Рупесцикка, Роберт фон Честер. Кроме того, здесь были также таинственные заглавия на латыни, такие как «De lapidibus» «De occultis operibus naturae», «Tabula Salomonis», «Thesaurus nigromantiae». На одном из корешков было написано на немецком языке: «Подлинные эксперименты, измышленные царем Соломоном, когда он добивался любви благородной королевы».

— А почему почти нет книг на немецком языке, которые бы описывали ваше искусство?

Взгляд Рубальдуса блуждал по корешкам книг, и он, не отвлекаясь от поисков чего-то определенного, ответил:

— Наш язык настолько беден и находится в таком упадке, что для многих понятий в нем даже нет слов. Для таких слов, как «лапидариум», «некромантия», да даже для самого слова «алхимия» нужно приводить длинные пояснения, чтобы объяснить их значение.

Удивительным образом Рубальдус вскоре нашел то, что искал. Закашлявшись, словно вдохнул дыма, он вытянул из стопки тонкий свиток. То, что при этом остальные книги попадали на пол, казалось, нисколько не смутило его, равно как и поднявшееся облако пыли.

Рубальдус расправил сшитый тонкой ниткой экземпляр, разложил его перед собой и начал читать. По непонятной причине его лицо при этом скривилось, а губы безмолвно зашевелились, как у набожного человека во время молитвы.

— Да будет так! — сказал алхимик наконец, подготовил миску, достал с полки полдюжины бутылочек и колб. С помощью мензурки, которую Рубальдус все время держал на свету, он отмерил разное количество различных жидкостей. Смесь в миске при этом несколько раз изменила свой цвет, от красного до коричневого, и под конец приобрела и вовсе непонятный оттенок.

Афра была взволнована и от волнения — когда бы еще она смогла понаблюдать за алхимиком — осенила себя крестным знамением. Вспомнить, когда она делала это в последний раз, девушка не могла.

От Рубальдуса не укрылся приступ внезапной набожности. Не отрываясь от работы, он захихикал:

— Творите крестное знамение, сколько хотите, если думаете, что оно вам поможет. Мне, по крайней мере, не помогает. То, что происходит здесь, не имеет ничего общего с верой, только со знанием. А, как известно, знание — враг веры.

— Если вы позволите, — заговорил Ульрих фон Энзинген, — я ожидал от вас больше фокусов-покусов.

Тут алхимик остановился, склонил голову набок так, что кончик его ночного колпака стал доставать до пола, и прохрипел:

— Я не позволю оскорблять себя за какой-то паршивый гульден. То, что здесь происходит, — никакое не колдовство, а наука. Убирайтесь к дьяволу с вашим дурацким пергаментом. Какое мне дело?

— Он совсем не это имел в виду, — попыталась успокоить алхимика Афра.

— Нет-нет, правда, — подтвердил мастер Ульрих. — Ходит столько слухов об алхимии…

— О вас и вашей архитектуре — не меньше, — продолжал горячиться Рубальдус. — Говорят, что вы замуровываете в тайном месте деньги и золото, а некоторые даже утверждают, что живую девственницу.

— Чушь! — возмутился мастер Ульрих.

Рубальдус перебил его:

— Видите, вот и с алхимией точно так же. Обо мне и подобных мне людях рассказывают такие вещи, от которых волосы дыбом встают, а при этом я — самый обычный человек. И если мне не удастся найти эликсир вечной жизни, я умру, как и всякий другой человек.

Афра слушала алхимика вполуха.

— Продолжайте же, я прошу вас! — взмолилась она.

Казалось, Рубальдус наконец закончил готовить свою смесь.

— Положите гульден передо мной на стол! — сказал он, обращаясь к Ульриху фон Энзингену, и, чтобы придать своим словам вес, постучал указательным пальцем по столу.

— Вы что же, думаете, мы хотим вас обмануть? — обиженно спросил архитектор.

Алхимик пожал плечами, при этом голова его до самого кончика носа исчезла в ночном колпаке.

Наконец мастер Ульрих вынул из кармана гульден, крутанул его большим и указательным пальцами, и тот со звоном упал на стол.

Алхимик удовлетворенно крякнул и принялся за работу. С помощью пучка шерсти, который он опускал в получившуюся смесь, Рубальдус принялся осторожно промакивать пергамент. По блеску в его глазах Афра догадалась, что он очень взволнован. Она стояла справа от мастера Рубальдуса, Ульрих — с противоположной стороны. Слева на пергамент падал скупой утренний свет. Тишину нарушал только звон стеклянных приборов. Все трое, не отрываясь, смотрели на намокший пергамент. Через некоторое время он потемнел, но никаких следов шрифта на нем не появилось.

Афра обеспокоенно взглянула на Ульриха. Какую цель преследовал ее отец этой игрой в прятки?

Проходили минуты, Рубальдус безостановочно смачивал пергамент. Казалось, он ни капли не взволнован. Да и из-за чего, для него речь шла всего лишь о гульдене. Алхимик заметил беспокойство Афры. И, чтобы подбодрить ее, он промолвил:

— Вы знаете, чем древнее шрифт, тем больше времени ему требуется на то, чтобы стать видимым.

— Вы имеете в виду…

— Именно. Терпение — первая заповедь алхимии. Алхимия — не такая наука, чтобы можно было ожидать результат уже через минуту. В нашем деле даже дни — это не время. Обычно мы считаем годами, а некоторые — даже вечностью.