Пирамиды роста - Мария Ивановна Арбатова

а не дом, – бурчала мать. – Девчонку под борова подложила, и сама под такого же!

– Хочешь контролировать мою личную жизнь?

– Личная жизнь без штампа у одних проституток, – вскрикнула мать. – За Свеню не пошла, чтоб со стариком на «Чайке» позориться!

– «Чайки» были при Брежневе. Ты у нас зато была со штампом, когда на мороз в ночнушках бегали, чтоб отец не убил… – напомнила Валя.

– Дураку хоть кол теши, он своих два ставит! Обзвонилась тебе тут баба. С фамилией как Гитлера звали. Адольф, вроде.

Перезванивать Рудольф в такое время было неудобно, но та, не церемонясь, сама позвонила на городской телефон:

– Не спишь, Лебёдка? Назавтра студию под пилот выкроила. И Славка пообещал. Чеши к двенадцати на центральный подъезд, бегом снимем.

– С самим Славой Зайцевым? Да я помру со страха! – И Вале снова показалось, что её с кем-то перепутали.

– Не пыли, Лебёдка, умирают на первой передаче, а ты уже две пропахала. Шмотки на тебе будут Славины, он как раз шьёт на телеграфные столбы.

В связи с отъездом Вики и Эдика «Центр «Валентина» закрылся на каникулы. Валя была совершенно свободна и похвастала матери за завтраком:

– Снимаюсь сегодня с самим Славой Зайцевым!

– А ты, доча, спроси, правда, что ль, он из Иванова? Я ж туда молодкой ездила опыт перенимать, – поделилась мать.

И Слава Зайцев мгновенно перестал быть страшным и недоступным, а превратился в своего парня из маленького города с ткацкой фабрикой.

Взволнованная торжественная Рудольф встречала в трикотажном оранжевом балахоне, увешанном кораллами, что делало её похожей на катающийся по студии апельсин-королёк.

За ней хвостом ходил автор студийного дизайна, тот самый художник. Он действительно был хорош собой – умоднённый белокурый парень с совершенно детскими глазами.

– Знакомься, Лебёдка, это Федя Кардасов, – громко представила Рудольф художника Вале, скривив губы в оранжевой помаде. – Тот самый, что студию изговнял.

– Ада, зачем вы меня всё время дискредитируете? – ещё громче возмутился он, словно никого, кроме них, здесь не было. – Сделал, что вы просили. И, заметьте, не ради денег. У меня фильм из-за вашей передачи стои́т.

Иван Корабельский в дорогом костюме озабоченно бегал по его «берёзовой» студии и отдавал команды.

– Корабельский, пусть посмотрят пушку, чтоб опять на съёмке не закапризничала, – крикнула Ада и повернулась к художнику. – Федя, вы меня задолбали. Делаете вид, что я вас палкой вокруг стола гоняю. Зачем вы припёрлись сегодня? Вы, как бы, сделали нашему роману аборт, а теперь липнете, как жвачка к челюсти!

– Я пришёл потому, что студия – моё детище. Если уйду, ваши опричники залепят её похабной рекламой, а за картинку отвечаю я, – ответил Федя, и интонация склоки намекала на то, что решаются вовсе не производственные проблемы.

– Ох, Федя! Сколько от вас лишних слов и звуков! Всё-таки есть в киношниках что-то декадансное, – покачала головой Рудольф. – Из-за этого от вас в студии запах проваленного проекта. Лебёдушка, выбери с Катей Славины шмотки.

Валя нашла Катю, отчитывающую в коридоре молодого парня:

– Мне эти тряпки нужны? Да у меня сто свидетелей, что ваши занавески ко времени не поспели! Мне всё равно на чём! Хоть на вертолёте! Одолжите у Лужкова вертолёт и доставьте! Мы из-за вас не будем съёмку задерживать!

– Кать, сказали выбрать костюм, – позвала Валя. – Я не знаю, как.

– Иду, – ответила та и снова переключилась на парня. – Приедет Слава Зайцев, а мы ему: «Сорри, маэстро, съёмка задерживается, потому что гондоны-спонсоры не довезли свои занавески! Посидите, маэстро, подождите пару часиков!»

– Да привезут!!! Уже везут!!! – уверял молодой человек.

В пыльной обшарпанной артистической висели костюмы в полиэтиленовых чехлах, и сидела скучающая девица. Она надувала губами белый пузырь из детской жвачки и раскачивалась в ритме звучащего по радио хита: «Дым сигарет с ментолом, пьяный угар качает, в глаза ты смотришь другому, который тебя ласкает…»

– Четыре костюма из последней коллекции. Вячеслав Михайлович сам отобрал, – вскочила она, увидев Катю и Валю.

Костюмы были необыкновенные. Один – парчовый со стёганым золотистым пиджаком. Второй – чёрное бархатное платье с блёстками и чёрной кружевной накидкой. Третий – белоснежный с лисьим мехом. Четвёртый – трикотажное платье, отделанное цветастой платочной тканью, с жакетом из такой же ткани. Валя уцепилась за него, как за соломинку.

– Самый задрип взяла. Вон лисий какой! Под студию и под волосы! – посоветовала Катя.

– Мне в этом уютней. – Она ведь никогда не ходила в чужой одежде. – В тех буду, как ворона в павлиньих перьях.

Зашла за занавеску примерочной, попыталась надеть платье, но оно категорически не лезло.

– Что будешь делать, птичка-невеличка? – сурово спросила Катя девицу.

– Сказали только рост измерить! Это же коллекция! Шьют на моделей, а у вас просто женщина, – ответила девица с полным ртом жвачки. – Можно съездить в Дом моды, подобрать что-нибудь из вещей на продажу.

– На часы глянь, кретинка! – гавкнула Катя. – Валь, жакет совсем не надевается?

– Кое-как надевается, но не застёгивается…

– Цапли опаздывают, но это вообще не мой вопрос, – сказала Катя и кивнула на девицу. – Хотела Рудольф взять блатняжку на шмотки, пусть расхлёбывает.

– Какие цапли? – переспросила Валя.

– Манекенщицы. Славины наряды показывают. Должны периодически ходить по студии, изображая красоту.

Артистическая соединялась с другой такой же небольшим кабинетиком, оклеенным афишами известных людей с их автографами. Там, за столом возле гладильной доски, шила на руках пожилая женщина.

– Львовна, аккуратненько платье распори через всю спину, да и сметай на ней, – попросила женщину Катя. – Только в свой шкаф повесь, чтоб эта сучка со жвачкой не видела.

– Сделаем, – кивнула женщина. – Видишь, Стёпкину жилетку реставрирую. Вчера за гвоздь зацепился.

– У меня на кофте тоже дыра, а кофта хорошая, – припомнила Катя.

– Неси, – кивнула женщина.

– У неё не будет неприятностей, что платье распорото? – обеспокоилась Валя за девицу.

– Ещё как будут! Ей деньги платят, чтоб одела в Славу Зайцева. Должна землю есть, найти твой телефон, обмерить, придумать. А то ей «рост сказали»! У Лидии Ивановой рост тоже высокий. Пошли на грим, потом сценарий поучишь.

Гримёрка была маленькая, на одно зеркало. Молодая невыразительная гримёрша долго клала тон, долго прикидывала помаду, тени, почти приникая к Валиному лицу. Потом расчёсывала волосы, закалывала их палехскими заколками. Катя терпеливо смотрела на это, глянула на часы и дала команду:

– А теперь всё затуши. Чтоб милее было.

– Это как? – вытаращила глаза девочка.

– Как на картинах старых мастеров, а ты её на панель загримировала. Не получится, больше не возьму на съёмку.

Девушка ощетинилась, начала потихоньку осветлять лицо и убирать лишнее. И Валя удивилась, как быстро превратилась из крикливой матрёшки в благородную красавицу.

– Если ежесекундно не давать пенделя, не будет