Начало Руси - Дмитрий Иловайский

Вообще, по нашему мнению, ни один серьезный филолог не может без ущерба для своей репутации доказывать норманство русских имен и при этом упускать из виду, что предания самих Скандинавов выводят их предков из Южной России.

Так же сильно ошибаются норманисты, считая вопрос о Днепровских порогах вопросом чисто филологическим. Без помощи истории он неразрешим. Если бы мы имели другие несомненные доказательства тому, что Русь пришла из Скандинавии, тогда только можно было бы в русских названиях Константина Багрянородного искать скандинавских звуков. Взятые сами по себе эти имена, по выражению г. Погодина, представляют только открытое поле для догадок. В прошлой статье мы уже указывали на то, что с помощью натяжек эти имена объясняются из наречий скандинавских, что с помощью таких же натяжек они были объясняемы из языков литовского и венгерского и могут быть объясняемы из языка славянского. Следовательно, перевес должна решить сумма данных исторических. Эта сумма решительно на стороне славяно-русской, а не норманской.

Чтобы сделать вопрос о порогах чисто филологическим, норманистам следовало доказать, что имена эти легко и исключительно объясняются из скандинавских языков. Но такой исключительности они не доказали; а за исходный пункт своих объяснений берут все-таки не филологию, а историю. Но что же это за история? Так как, говорят они, несомненно, что Норманны плавали из Балтийского моря в Черное, то необходимо они должны были и дать свои названия Днепровским порогам; а затем имена их поднимают на этимологическую дыбу (употребляю их любимое выражение) и вымучивают из них немецкие звуки. Но их исходный пункт совершенно ложный. Во-первых, если б и плавали, то мы не видим необходимости давать свои географические названия в чужой земле; это может быть, может и не быть. А главное, нет ни малейших указаний на то, чтобы Норманны в сколь-нибудь значительном числе плавали по Днепру в Византию ранее того времени, когда писал Константин Багрянородный. В наших летописях (оставим в стороне легенду о призванных Варягах) первое достоверное известие о их плавании в Византию относится к княжению Владимира Св. После завоевания Киевского стола с помощью Варягов, он часть их отпустил в Грецию. И с этим известием поразительно согласны все иноземные свидетельства. По исландским сагам, Норманны начинают посещать Киев тоже не ранее времени Владимира; а о плавании по Днепровским порогам саги совсем молчат; у Византийцев первое упоминание о Варягах относится к XI столетию; у Арабов слово Варанк тоже появляется только в XI веке. Константин Багрянородный при описании порогов ничего не говорит о Норманнах или о пути из Балтийского моря; он прямо указывает на Новгород, как на самый северный пункт, откуда Руссы начинают свое путешествие в Византию. Мы уже заметили, что само путешествие это могло совершаться только после объединения северной и южной Руси под властью одного княжеского рода. Значительная часть пути шла кроме того не водой, а сушей по огромным волокам (как свидетельствует договор Смоленска с Ригой и Готским берегом). Из рассказа Константина ясно видно, что русские суда строились зимою на притоках Днепра, а весною сплавлялись к Киеву. Новгородские суда никогда и не проходили в Днепр. Вообще путешествие это совершалось с такими препятствиями, что, по прямому свидетельству Адама Бременского, даже и в XI веке северные Европейцы предпочитали ему морской объезд в Грецию вокруг Западной Европы. С этим свидетельством согласуются и скандинавские саги, рассказывающие о путешествиях Норманнов в Константинополь и Святую Землю. Из тех же саг можно заключить, что на своих морских судах Скандинавы доезжали до Ладоги (Альдейгаборг), но не далее. (Плавание по Волхову против течения было затруднительно по причине порогов.) Каких же нужно еще доказательств тому, что Норманны ранее Владимира не плавали караванами по Днепровским порогам? О возможных отдельных случаях мы не говорим; эти случаи не могут установить целую систему географических названий, употребление которых вошло в такую силу, что было известно и при дворе Византийском (где, как мы сказали, о Варягах нет и помину до XI века). А чтоб они когда-либо проходили из Балтики в Днепр на собственных кораблях, о том не может быть и речи[46].

В каком виде дошли до нас названия порогов?

В значительно искаженном. В чем убеждает и сравнение с другими географическими названиями у Константина, также нередко искаженными. И замечательно, что там, где Константину приходится упоминать о каких-либо географических названиях два или три раза, то иногда во всех этих случаях являются варианты. Например, племена, платившие дань Руси, в одном месте названы Кривитены и Ленцанины; в другом Кривичи, Сервы, Вервяны, Друнгувиты; в третьем Ультины, Дервленины, Ленценины. Так как имена порогов он упоминает только один раз, то мы не имеем никакой возможности проверить их и установить сколько-нибудь определенное чтение; а с позднейшими именами порогов слова обеих параллелей расходятся так далеко (за исключением Ненасытецкого), что и с этой стороны почти также нет помощи. Что имена искажены, лучше всего свидетельствуют славянские названия: три из них (Неясыть, Островунипраг и отчасти Вульнипраг) еще могут быть понятны; три других (Есупи, Геландри и Веруци) делаются понятными только вследствие приложенных переводов; а один (Напрези) остается совершенно темным, несмотря на греческий перевод. Точно так же одно из русских названий (Леанти) не поддается никакому словопроизводству. Впрочем, об ошибках Константина в описании порогов никто не сомневался даже и между норманистами. Да можно ли требовать от Византийского императора, чтоб он верно описал пороги в X в., когда их неверно описал, например, Боплань в XVII веке, лично их видевший. Итак данные в этом отношении слишком неточны, чтобы делать из них точные выводы, и, однако, норманисты их делают.

Во-первых, они задались тем положением, что так называемые русские названия не суть варианты славянских, а их переводы, хотя Константин нигде о том не говорит и просто предлагает перевод после каждого славянского названия. Во-вторых, он называет русскими пять порогов, а норманисты прибавляют к ним и остальные два (Есупи и Геландри). О первом из них, Есупи, Константин говорит, что он по-русски и по-славянски значит "не спи". Кажется ясно, что это славянское слово или, по крайней мере, славянское осмысление, и его однако, достаточно для доказательства, что и русские названия суть только славянские; ибо где же в двух разных языках можно найти две тождественные глагольные формы, да еще такие формы, как повелительное наклонение? Однако норманисты и тут ухитрились: с помощью разных германских наречий они сочинили повелительное наклонение с двойным отрицанием, ne suefe (что будет значит: нет! не спи!), и пустили его в параллель со славянским глаголом. Не говоря уже о такой вопиющей натяжке, мы думаем, что тут и самое славянское слово неверно. Ибо сколько мы ни искали аналоги в славяно-русском языке этому названию, однако не нашли. Укажите в нашем языке хотя одно географическое название в повелительном наклонении и притом в таком простом однословном виде. В летописях, и то не ранее XIII века, мы находим некоторые прозвища, впрочем не топографические, а личные, происшедшие из повелительного наклонения в соединении с другим словом, например, Молибоговичи, Держикрай Володиславич. А для такой формы как Неспи решительно не видим аналогии и, что ни говорите, такое название совершенно не в духе русского языка (на эту странность уже указал отчасти г. Юргевич. (Зап. Од. Об. И. и Д. VI.) От XVI века название этого порога дошло до нас в форме Будило (Кн. Б. Чертежа). Такая форма нам понятна и совершенно гармонирует с летописными Твердило, Нездило и т. п. Мы делаем предположение: может быть, объяснение названия или осмысление его Константин принял за самое название.