Волчья сотня - Дмитрий Даль

В это время дверь в парилку хлопнула, и внутрь заскочили Шустрик, Дорин и Черноус. Довольно ухая, они забрались на полати и расшумелись. Серега прикрыл глаза, наслаждаясь горячим паром и какой-то неземной легкостью, наполнившей его. Зашипели камни от пролившейся на них запарки, и парилку мгновенно заволокло густым паром, пахнущим хвойным лесом.

Серега вытянулся на полатях, подложив под голову руки, и замер в ожидании прихода. Горячий воздух пробежал по разогретому, подготовленному телу, пощипывая кожу, и вдруг навалился. Одинцов даже вздохнуть не мог носом. Задышал ртом, словно вытащенная на берег рыба. Тело мгновенно покрылось потом. Волосы на голове, словно разогретая на батарее шерстяная шапка.

– Хорошо, мужики! – раздался голос Шустрика. – Поддай парку. Чего жмешься, Черноус.

– Да об чем говорить, – послышался довольный голос десятника, и новая волна горячего пара поднялась к потолку.

Серега посидел еще пару минут и спустился с верхней полки. Требовалось немного передохнуть. Он выбрался из парилки и хлопнулся на белую простынь, лежащую на скамье.

Заботливый хозяин уже обернулся и принес бочонок пива и четыре глиняные кружки. Серега тотчас наполнил себе кружку и припал к живительной горечи. Опустошив половину емкости сразу, он отставил посуду в сторону, утер пену с губ и довольно откинулся на деревянную стену. Предбанник наполнился паром, исходящим от остывающего тела.

Серега уже собирался лезть назад в парилку, когда дверь с улицы открылась, впуская холод и трех девчонок, закутанных в куцые шубейки. Одинцов почувствовал себя в первый момент неловко. Сидит тут без штанов, голым задом отсвечивает. Хотел было ретироваться в парилку, но момент был упущен. Уличная дверь захлопнулась, а девчонки деловито стали раздеваться, не стесняясь присутствия Сереги.

Им и двадцати еще не исполнилось. По меркам старого мира Одинцова, совсем малолетки, еще школа по ним плачет. Кто-нибудь застанет с такой красоткой в чем мать родила, и можно за решетку угодить. А в этом мире вполне себе зрелый возраст для замужества и деторождения.

Избавившись от одежды, девчонки выжидательно посмотрели на Серегу. А девочки все как на загляденье. Чернявые, пышноволосые, большегрудые, отметил Одинцов, чувствуя, как его мужское естество дает о себе знать.

Не в силах себя сдерживать, Серега привлек к себе одну из них. Она ему сразу понравилась больше всех. Милое круглое личико на тонкой нежной шейке, карие веселые глаза, смотрящие дерзко и маняще. Одинцов шагнул ей навстречу, прижал к себе, чувствуя, как большие груди уперлись в него. Серега коснулся ее губ и поцеловал. Девочка ответила на его поцелуй.

Остальные красотки, почувствовав себя лишними, скользнули в парилку.

Серега заскользил руками по ее телу. Пробежал по спинке, ощущая, как она выгибается под его воздействием, огладил упругую вкусную попку, провел руками по бедрам и скользнул по нежной раскрывающейся навстречу его чутким пальцам плоти. Девушка шумно задышала.

Серега подумал было о друзьях, которые, того и гляди, выскочат из парилки на отдых, но желание было выше его. Одинцов развернул девушку. Она наклонилась, упершись руками в стол. Серега пристроился сзади и вошел в нее. Она обняла его и сжала в своих объятьях. Он задвигался, наращивая темп, испытывая дикое первобытное упоение чувством обладания прекрасной женщиной. Он чувствовал, как желание распирает его, грозя разорвать изнутри. Серега держал девушку за попку, раскачиваясь над ней. Чуть склонившись, он завел руки под нее и обнял за груди. Большие, упругие, они раскачивались в такт его движениям. В этот момент сила его желания превысила его возможности, и он почувствовал, как взрывается внутри нее.

Излившись, Серега оторвался от девушки, с сожалением убрав руки с ее груди. Девчонка повернулась к нему, подняла с полати простынь, протерла между ног. Было видно, что она довольна, словно вернувшаяся с богатой охоты кошка.

– Как тебя зовут, красавица? – спросил Серега.

Хотя по большому делу знакомство надо было начинать именно с этого.

– Любава, – гордо ответила она.

И голос у нее был такой низкий, грудной, что Серега почувствовал, как начинает снова заводиться.

– Любушка, значит, – произнес он, схватил ее за руку и увлек за собой в парилку.

Здесь уже вовсю парились. Шипели ошпаренные еловым настоем раскаленные камни, летали под потолком березовые веники, падающие на голые тела, разложенные на полатях. Шустрик вовсю шпарил вениками Черноуса, который лежал на животе и довольно подухивал. Над Дорином трудились девчонки, которые в два веника охаживали его литую спину.

– Давай я тебя веничком потешу, – предложил Серега Любаве. – А потом ты меня.

Она кивнула, широко улыбнувшись, и проворно забралась на полку. Легла на живот и призывно на него посмотрела. Серега вооружился распаренным веником, поднял его над девушкой и замахал, нагнетая пар. Он опустил веник на ее спину и зашлепал вполсилы, любуясь ее изгибами и формами.

– Чего еле гладишь или сил уже нет? – вопросила она задорно.

Дразнится. Серега припустил, веник летал над ее телом. Он прошелся по ее спине и бокам, обработал попку, которую она призывно выставила ему навстречу. Если бы не столько народу в парилке, он бы уже занялся ей. Хотя вон Черноусу ничто не мешает. Он возлег на одну из девчонок и ритмично раскачивался над ней, довольно урча.

Одинцов закончил работать вениками, бросил их отмокать в таз и выскочил на отдых в предбанник. Любава последовала за ним.

Серега налил себе кружку пива. Другую наполнил для девушки. Глотая приятную охлаждающую горечь, он думал о том, что сегодня не будет спать один. Будет кому греть ему постель, хотя надеяться на спокойный сон не стоит. Огонь-девка, пока не выпьет его по капле, не успокоится.

Покинутая деревня встретилась им на пути всего в нескольких километрах от Рибошлица. Они только успели воссоединиться с основными силами воеводы Глухаря, оставшимися в полевом лагере, и колонной выступить в сторону Вышеграда. На подступах к столице княжества Боркич должно было произойти объединение вестлавтского войска для решительного сражения.

Серега мерно раскачивался в седле, держась во главе Волчьей сотни. Подле него ехал Лех Шустрик, изрядно скучавший на походном марше, Черноус и Дорин. Сам же Одинцов безразлично обозревал окрестности, вспоминая постельные утехи с Любавой. Когда еще удастся так понежить тело и душу. Чего уж говорить, Любава пришлась ему по сердцу. Можно было бы с собой ее зазвать, была бы полевая жена. Другие сотники и не по одной девке с собой возят на законных правах. Только вот война не женское дело, мало ли убьют девчонку, потом всю жизнь себя за невинно погубленную душу корить станет. Серега себя знал.

Когда показались красные черепичные крыши домов, народ приободрился. Даже у Леха Шустрика глаза заблестели. Он привстал в стременах, пытаясь заглянуть через головы впереди едущих. Деревня – это всегда можно пива свежего выпить, жратвой заздорово живешь разжиться. Прямая выгода. Только вот тут всех ждало горькое разочарование.