Сердце бога - Анна и Сергей Литвиновы

Галя не спала, не читала. Сидела на койке, смотрела в окно, где весенние сумерки потихоньку спускались на центр империи. Увидев генерала с букетом, она не приподнялась, не улыбнулась.

– Вы? – сказала сухо. – Зачем вы здесь?

– Галя! – воскликнул генерал. – Галя! Друг мой! Как я рад, что ты родила – мальчика!

Сопровождавший генерала белохалатный чин что-то пробормотал и испарился.

– Откуда вы узнали? – по-прежнему строго вопросила Иноземцева.

– Это военная тайна, – улыбнулся Провотворов. – Возьмите, это вам, – он протянул ей букет. Она не взяла, и тогда генерал положил его на тумбочку.

– Не надо было этого делать, – покачала головой она. – Да и запрещено нам тут цветы. Отнесите докторше, что принимала роды.

– Да что мне докторша! – воскликнул Иван Петрович.

– Я устала. Я не хочу вас видеть. Зачем вы явились?

– Галя! Галя! Я… Я хочу поддержать тебя…

– Совершенно не нужно. Уходите. Ну! И цветы свои забирайте.

И она схватила роскошнейшие, невиданные в Москве в марте розы – и швырнула букет в сторону Провотворова. Цветы в беспорядке упали к его ногам. Он не стал их собирать. Лицо его закаменело. Он щелкнул каблуками: «Честь имею!» – сделал поворот кругом и удалился. Розы остались лежать на полу.

…В коридоре замглавврача, краем уха слышавший их беседу, стал нашептывать ему, что так бывает, что это типичный послеродовой невроз и, возможно, «вашей племяннице» требуется более тщательное наблюдение или даже соответствующее медикаментозное лечение. Провотворов слушал с пятого на десятое. В душе его бушевала обида – но на то он и был человек военный, да и дослужившийся до известных чинов, чтобы не давать воли своим чувствам, усмирять их и приводить в цивилизованное или даже полезное русло. Вдобавок и впрямь любому странному поступку можно найти объяснение: девочка много пережила сегодня – врач прав, возможна неадекватная реакция. Но возникает вопрос: как они в создавшейся обстановке в следующий раз увидятся? Галя ведь уйдет в декретный отпуск и, кажется, – она обмолвливалась в ходе телефонных переговоров – уедет на родину мужа. Жаль. Значит, они снова расстаются надолго – и так бездарно! Нет, надо будет что-нибудь придумать.

…А Владик тем временем покупал на Ярославском вокзале билет до станции Болшево. На смену ошеломлению и горечи пришла апатия. В голову лезли недавно прочитанные строки эмигранта Бунина, которого вдруг стали издавать: «Что ж, до весны проживу как-нибудь и один, без жены». Но, согласно стихам, что-то не складывалось – во-первых, весна уже началась. А во-вторых, без жены прожить можно – это не шутка. А ребенок?

Ребенок в любом случае должен остаться у него! Тем более сын. Галя ему сегодня родила сына. Надо же, это было сегодня. Какой длинный день! Как много всего он вместил!

…А на крыльце домика в Болшеве, где жили Иноземцевы, стоял Вилен Кудимов. Курил, мерз. Из объемистой сетки-авоськи выглядывали горлышки бутылок.

– Вот он, наконец! Папашка! Я тебя поздравляю! Ну, веди меня в дом, а то я замерзнуть успел тридцать три раза, тебя ожидаючи!

Наши дни

Город М.

Виктория Спесивцева

Список людей, один из которых погубил в пятьдесят девятом году бабушку Жанну, провалялся у матери без дела с семьдесят четвертого года по восемьдесят восьмой. Она не дура была, вдобавок журналистка, – понимала: искать в той истории правды и найти того, кто действительно виноват, – задача безнадежная. Если бабушка Елизавета по горячим следам ничего раскопать не смогла, то теперь и подавно все концы в воду канули. Однако фамилии замешанных мама помнила наизусть: Старостины (генерал и его жена), Кудимовы (Вилен и его супруга Лера), Иноземцевы (Владислав и Галина). Флоринский. Рыжов. И прислуга Варвара, чьей фамилии никто не знал и которая к семьдесят четвертому году (не говоря уж о восемьдесят восьмом) наверняка отправилась к праотцам.

Год восемьдесят восьмой возникает в рассказе не случайно. Именно тогда моя мамочка предпринимает новую попытку. Не только ради бабушки Жанны, погибшей тридцать лет назад в расцвете молодости, любви и красоты. Еще и с профессиональным прицелом. Тогда ведь время началось такое: раскрытия всяческих тайн, срывания всяческих масок. Перед киосками «Союзпечати» выстраивались очереди, в особенности по средам и понедельникам: в среду с идеями по усовершенствованию советского строя выступают «Московские новости», по понедельникам разоблачает былые преступления и злоупотребления «Огонек». Впрочем, и другие издания уходят влет: «Смена» и «Крокодил», «Известия» и «Труд». На толстые журналы – подписка по лимиту, и она исчисляется миллионами. Впервые в стране выходят «Доктор Живаго» и «Дивный новый мир», «Раковый корпус» и «Замок». Мамуля тоже – на острие гласности. Она работает в отделе информации газеты «Советская промышленность». И едва ли не каждый день на летучке главный редактор, бывший сотрудник ЦК Василий Семенович Знаменов, пытается угнаться за предписанной Горбачевым модой и гневно вопрошает подчиненных: «Где острота? Где злободневность? Почему спите? Почему ветер перемен не дует в наши паруса?» Вот тогда-то моя тридцатипятилетняя мамуля Валентина Спесивцева, взбудораженная новой политикой, и попыталась, в свою очередь, разгадать тайну гибели своей родительницы Жанны Спесивцевой. Она как раз вернулась в газету после декретного отпуска, оставив в М. на попечении прабабки Елизаветы и пратетки Евфросиньи маленькую меня. Кроме желания найти правду, присутствовало, конечно, в этой попытке честолюбивое стремление самоутвердиться, выстрелить «гвоздем», о котором все станут говорить.

Она рассказывала мне о своих разысканиях в две тысячи девятом году, смертельно больная, пришедшая в себя и нормальное состояние духа после очередной инъекции обезболивающего, которую делаю ей я.

Рассказ Валентины Спесивцевой

Реконструирован ее дочерью

Викторией Спесивцевой

Несмотря на постоянные интриги – за место на полосе, за балл на летучке, за путевку в пансионат, – в газете нашей царила если не дружеская, то уважительная атмосфера. Я старалась быть с коллегами ровной, вежливой и предупредительной. Ведь я оставалась в штате одной из самых молодых корреспонденток, вдобавок женщиной. Однако меня, скажу не хвалясь, в конторе ценили. За бойкое перо и острый язычок. За умение отыскивать правду и объегоривать советских чиновников, обходить их запреты. А еще знали, что мой невенчанный супруг и отец моей дочки политобозреватель Шербинский находится в длительной командировке во Франции (а значит, это человек, приближенный к редколлегии, главреду и опосредованно к тайнам кремлевского двора). Так что свои разыскания я начала, не выходя из конторы. И первым делом отправилась к редактору отдела науки Аркадию Казимировичу Касимскому, с которым у меня были хорошие отношения.

– Что ты можешь мне сказать, Аркаша, об этих людях? – Я положила перед ним список участников вечеринки, закончившейся смертью мамы. Касимский не был бы журналистом, если б не переспросил: