Начисто - Юлия Резник

– Спасибо тебе.

– Я ничего не сделал.

Ага. И сейчас, видимо, тоже ничего не делает. Так, просто руку мне обрабатывает, словно я сама не смогу. А потом куда-то срывается.

– Ты куда?

– Попрошу аптечку.

– Не надо. У меня был в косметичке Банеоцин.

Клим нерешительно кивает. И мне, наверное, самое время достать лекарство, но я не могу ни пошевелиться, ни взгляда оторвать от этого невероятного мужчины.

– Нам сказали, что только твой отец и мог бы Свету спасти.

– Он крутой, – пожимает плечами Клим.

– Я все гадала, кто за меня попросил. Понимаешь, я же полезла к нему, дурочка, с деньгами. Отблагодарить хотела. А он сказал, что просто не мог отказать в просьбе… Почему ты ничего мне не сказал?!

– А зачем бы я у тебя обо всем выспрашивал, если бы не мог помочь?

Я совершенно теряюсь. Пробегаюсь пальцами по волосам, заколка слетает, и те свободно рассыпаются по спине. То, что делает Клим, не вписывается ни в какую известную мне модель поведения. Я аналитик, да… Но прямо сейчас я, как ни пытаюсь, не могу сложить в голове цельную картину. А то, что получается – слишком невероятно, чтобы быть правдой. И поэтому опять, с гораздо большей истерикой в голосе, повторяю:

– Почему ты ничего мне не сказал?!

– А что бы это изменило?

Да все! Я же ему теперь по гроб жизни обязана и… Стоп! Так, может, поэтому и не сказал? Чтобы я не чувствовала себя должной?

Я оседаю на колченогую табуретку, в то время как у меня внутри, напротив, поднимается что-то незнакомое, непереносимое… Оно щекочет в животе, сдавливает грудь и перехватывает горло мучительным спазмом.

– Клим! – задыхаясь, шепчу я.

- А?

Он как ни в чем не бывало откидывает полотенце и надевает свежие трусы. Мне так много… так невыносимо много ему сказать хочется! С другой стороны, он сам дал мне понять, что слова ничего не значат.

– Ничего. Садись есть. Я плов подогрела. Ты любишь плов?

Клим послушно садится. Я кружу вокруг него как наседка. То тарелку подавая, то хлеб, то присыпанный солью огурчик. Мне никогда и ни о ком не хотелось вот так заботиться. Тут же кажется, что по-другому просто не может быть.

Несмело касаюсь пальцами стриженой макушки. Нежность топит, собирается дрожью в теле.

– В еде я неприхотлив.

– А в жизни?

– Не знаю, – ворчит, бросая на меня короткие взгляды из-под длиннющих ресниц.

– Значит, посмотрим, – уверенно заявляю я и все-таки сажусь напротив. Стол совсем небольшой. Мы близко-близко. – Я плов в последний раз ела на свой день рождения. Мой брат спец по его приготовлению.

– Значит, даже брат готовит, а ты нет.

– Ну… У меня еще сколько? Четыре года? Я научусь.

– Яся!

– Как ты умудряешься рычать мое имя? В нем ни одной буквы «р». Злюка.

– Я тебе еще и по жопе настучу. Ты допросишься.

– Другой бы радовался, что его будут ждать, а ты…

– А я боюсь! – орет. И практически в ту же секунду нас опять прерывают.

– Что тут за вопли, Дым?

– Это в телевизоре.

Утыкаюсь в тарелку. А получше он ничего не мог придумать? Телек у нас выключен.

– Ага. В телевизоре, – пародирует Клима вертухай. – У тебя все нормально? Дым не обижает? Ты только скажи. – Это уже ко мне.

– У меня все прекрасно. Спасибо за бдительность.

Клим тихонько хмыкает. Я пинаю его под столом ногой. Что-то напоследок буркнув, наш надзиратель уходит.

– Успокоился?

– С тобой успокоишься, – вздыхает.

– Да, я та еще заноза в заднице. Привыкай.

Клим в молчании доедает. Я наклоняюсь, чтобы забрать тарелку, и будто невзначай касаюсь его виска губами:

– Спасибо за маки, Дым…

– Я помою.

– Мне несложно.

– Ты себе чуть полруки не отрезала. Сядь.

Наверное, мне бы не мешало чуточку прикрутить обожание во взгляде. Мужчины не ценят того, что им дается легко. Я же только что лужей не растекаюсь.

– Командир, – фыркаю и вместо того, чтобы сесть, как Клим распорядился, отхожу к единственному в комнате крохотному зарешёченному окну. Он вот в такое на дождь смотрел? Неудивительно. Тут только и можно разглядеть, что клочок серого неба, да часть унылого тюремного двора. Сейчас все кругом белое-белое. Аж глазам больно.

– Было несколько моментов, когда я хотела удалить свой аккаунт в приложении. Сейчас думаю об этом, о том, что мы могли с тобою не встретиться, и все внутри леденеет.

– Что помешало?

– В первый раз ты написал, что смотришь на дождь, и это так меня поразило, ты бы знал! Я стала судорожно припоминать, когда видела хоть что-нибудь, кроме работы. Чуть было не расплакалась от жалости к себе, а потом вспомнила, что только-только прилетела из отпуска. – Смеюсь.

– Куда моталась?

– На Бали. Сёрф, невероятной красоты закаты, тропическая зелень и рисовые поля. Я на байке объехала почти весь остров.

– На байке?

Что-то в голосе Клима заставляет меня оторваться от окна. Перебрасываю волосы на плечо, внимательно вглядываясь в его лицо. Мало… слишком мало времени у нас было, чтобы узнать друг друга. Сколько ни пялься – хрен поймешь, что у него на уме. Лицо у Клима хоть и выразительное, но эмоции он умело держит под контролем. По привычке? Или тупо не хочет мне их показывать?

– Ага. Ты не был в Азии? Байк там – основное средство передвижения. Что на них только не перевозят! Только если в том же Тае движение более упорядочено, на Бали с этим вообще беда. Пробки кошмарные.

– А о количестве аварий ты принципиально умалчиваешь? Или байк тебя как раз этим и привлекает?

Ох. Ты ж. Черт.

– Люблю экстрим.

– Я заметил. Поездка сюда ведь тоже аттракцион?

Черт. Черт! Черт!!!

Врать нельзя. Не простит. Говорить правду жестоко. Я откашливаюсь.

– Изначально я пыталась себя в этом убедить.

– И как давно у тебя стойкая тяга к саморазрушению?

Я обнимаю себя, скрестив на груди руки. И молчу, молчу… А стерва во мне недовольно ворочается и ощеривается. Стерве точно есть что ему сказать. Стерва за словом в карман не лезет.

– Психолог, которого для меня нанял Молотов, склонен полагать, что это началось после аборта.

Клим задумчиво кивает, видно, соглашаясь с психологом. Вытирает руки бумажным полотенцем и подходит ко мне. Длинные пальцы хирурга смыкаются у меня на запястье. Прямо поверх блеклых шрамов.