Амариллис день и ночь - Рассел Хобан

Ленор курила, поначалу не так уж много, но со временем все больше и больше. В ее присутствии в доме всегда было дымно, а в запахе и вкусе ее кожи чувствовался привкус табака, но я не обращал внимания. Многое менялось, но в постели она оставалась по-прежнему хороша, а временами мы, бывало, только там и общались друг с другом. Приятно было смотреть на нее раздетую: великолепная у нее была спина, длинная, мускулистая, а изгиб поясницы такой, что ради него на что только глаза не закроешь. С Ленор я написал некоторые из лучших своих ню; мне нравилось вычерчивать на бумаге эту ее змеистость, и подчас я называл ее Ламией, хоть она этого прозвища и не любила.

Насчет курения… Курила она «Мальборо» – в мягкой упаковке, не в твердой. Вскрывая очередную пачку, она дергала ленточку, скреплявшую целлофановую обертку, затем срывала кусочек фольги, прикрывавший первые шесть сигарет. Некоторые курильщики на этом этапе переворачивают пачку и постукивают по донышку указательным пальцем другой руки, пока одна из сигарет не выскочит; другое дело Ленор – она держала пачку, не переворачивая, левой рукой, а большим пальцем правой давала под донышко свирепого тычка. Я каждый раз кривился, чуть ли не ожидая, что эти «Мальборо» завопят от боли.

Наш разговор о женщинах-птицах я уже пересказывал. Случился он через несколько месяцев после того, как я предложил Ленор перебраться ко мне, а она отказалась. Теперь, задним числом, я понимаю, что очень скоро мы бы друг от друга на стенку полезли, но тогда-то ее отказ меня поразил и заставил признать: да, из наших отношений ушло нечто важное. «Ну, хватит ходить вокруг да около», – говорят люди, когда хотят пропустить все приготовления и перейти сразу к сути дела; но, быть может, в любовных делах самая суть как раз и состоит в приготовлениях – в том взаимоуважительном понимании, что не стоит портить удовольствие спешкой. А мы с Ленор не стали ходить вокруг да около – и неизбежно что-то упустили. «Важно то, как ты входишь в комнату», – сказала мне как-то одна женщина, и чем дальше, тем лучше я сознаю, до чего она была права.

Мы с Ленор прошли лабиринт и объявили, что отныне мы вместе на веки вечные, в январе девяносто третьего, но уже к концу лета наша связь все меньше и меньше походила на любовь. Теперь Ленор редко показывала мне свои блокноты, а ведь когда мы только сблизились, она чуть не каждый день подсовывала мне очередные заметки и наброски и, несмотря на все разглагольствования о том, как она «учится видеть», гордилась своими эскизами и записками чуть не по-детски и жаждала моей похвалы. Рисунки ее были превосходны, словесные наблюдения остры и точны, и мне удавалось говорить именно то, что ей хотелось услышать, время от времени вставляя и полезные замечания.

Мы занимались тем же, чем и все влюбленные парочки: ходили на концерты, в оперу и в кино, выпивали в барах, обедали в ресторанах, готовили друг другу всякие вкусности, посещали Национальную галерею и другие музеи, подолгу прогуливались у реки. Ленор любила Мессиана, Лигети, Булеза, Бертуистла[95](«У меня нет времени на композиторов, которые только и хотят, что доставить удовольствие, – заявляла она. – Ну, разве что Антониу Карлос Жобим[96]сойдет, да и то под настроение»), «Тоску»[97](«Как это здорово, когда она вонзает кинжал в Скарпию, вот это я понимаю, характер! Как ему не терпелось ее проткнуть, а она все-таки успела первой!»), «Исчезновение» («Женщин постоянно хоронят заживо, так или иначе. Он это сделал, когда впервые упустил ее из виду: он перестал ее видеть, перестал воспринимать ее, и это стало началом конца для них обоих»), бар «Зетланд-Армз» («А все-таки нечестно: раз тут подают Джона Смита горького, должна быть и Покахонтас сладкая»[98]), «Синего слона» («А в Бангкоке, наверно, вот так же толпятся у входа в какой-нибудь „Королевский гамбургер“»), грибной суп (ее приготовления), шницель по-венски (моего), тираннозавра («Если бы он мог взобраться на Эмпайр-стейт-билдинг, его бы тоже сняли в кино»), Веласкеса[99](«А кто лучше выглядит сзади – она или я?») и электростанцию Бэттерси[100](«Почему ее поставили вверх тормашками?»).

Когда именно все начало меняться, сказать трудно; по-моему, примерно тогда же, когда мы разругались из-за этих женщин-птиц. Вскоре после того Ленор сообщила, что работает над циклом в духе комедии дель арте.[101]«Только в современных нарядах, – уточнила она. – Комедия, которую мы наблюдаем изо дня в день». В следующий же мой визит она продемонстрировала первую картину из цикла.

– Панталоне, – пояснила она. – Глупый старикашка, вечно волочится за молоденькими.

На картине оказался я сам, только какой-то хитрющий, с лукавыми глазками, в обычных моих джинсах и водолазке, но с традиционной козлиной бородкой и пышными усами торчком; короче, подкатись такой тип к вашей дочке, вы бы точно не обрадовались. Поза была содрана прямо у Калло,[102]и этот мой двойник плотоядно косился на девушку в туго обтягивающих джинсах, склонившуюся над портфолио. Имейте в виду, что дело было в девяносто четвертом, когда мне исполнилось только двадцать восемь, а Ленор – двадцать два.

– Я что, кажусь тебе старикашкой?