Эликсир для Жанны д' Арк - Наталья Солнцева

– Проблема.

– Вот и я говорю. В горле сухо, нутро горит. Чуть рассвело, я на холм побежал. Дай, думаю, покопаюсь в головешках. Дом богатый был, вдруг золотишко какое промеж углей завалялось. Золото в огне не горит! Утром-то, кто поумней, на пожарище потянутся и все, что найдут ценного – выгребут, блин.

– Непременно, – кивнул Роман.

– Мне повезло, я первым оказался, – похвалился Мишаня. – Полез между обгорелых бревен… а от них еще жаром пышет. Взял я палку и давай ворошить головешки. Гляжу… мать честная!.. Кости!..

– Человеческие?

– А то! Череп обугленный и это… ребра. У меня сердце в пятки, кровь в голову. Побежал, опомнился уже в лесу. Еле назад вышел. Заблудился! Страх меня занес к черту на кулички.

– Я слышал, в сгоревшем доме никого не было.

– Кому там быть-то? – прошептал Мишаня. – Мать дома лежала. А больше из наших никто туда не совался.

– Никто? – засомневался Лавров. – Подумай хорошенько. Я тебе за крепкую память еще деньжат прибавлю.

В глазах мужика вспыхнул жадный блеск.

– Мне тот дом покоя не давал, – признался он. – Мать что-то почуяла, ключи от меня берегла, каждый раз в новое место прятала. Если бы она там не работала, я бы залез и обокрал этих буржуев! А так… мать пожалел. Она бы позора не пережила.

– Но к Терему ты все равно ходил, приглядывался, искал лазейку.

– Ну… не без того, – набычился Мишаня. – Грешен. Хотел поживиться.

– Ты же не вор.

– А почему одним воровать можно, а другим нельзя? Все народное достояние разворовали, блин! Оставили нас нищими. Живут припеваючи, а мы бедствуем.

Чувствовалось, что учительница дала сыну приличное образование. Перед тем как окончательно опуститься, он трудился на какой-нибудь непыльной должности. Рюмины относились к сельской интеллигенции, слыли порядочными людьми. Это осталось в той прошлой жизни, которая вызывала у Мишани неизлечимую ностальгию.

Лавров не собирался вступать с ним в полемику и вернулся к тому, что его интересовало.

– Значит, в то лето, когда мать слегла с радикулитом и лишилась дополнительного заработка, ты зачастил к Терему? – уточнил он. – Еще до пожара?

– Ну…

– Не нукай, а рассказывай.

– Че говорить-то? – скис Мишаня. – Я дом не поджигал.

– Но мысль была? Пустить к зажравшимся буржуям «красного петуха».

– Ну была! Только я этого не делал. Мало ли, какие мысли бывают!

– Верно, – согласился гость. – Мысли ненаказуемы. Однако с них все и начинается.

– Я не виноват, что дом сгорел. Я в ту ночь дома был. Мать спросите… – Мишаня вспомнил, что родительница не сможет подтвердить его слова, и совсем поник. Теперь ему вместо денег, чего доброго, по шее надают. – Слушай, а ты кто? – запоздало спохватился он. – Мент?

– Тебе-то какая разница? Главное – я готов заплатить за информацию.

– Угу, – ошарашенно кивнул пьянчужка.

– Ты когда вокруг Терема крутился, ничего странного не замечал?

– Нет… хотя кое-что было. Хозяин редко в дом наведывался, ставни были закрыты. Но раз или два вечером я видел в щелках слабый свет. Рассказал матери. Она не поверила. Тебе, мол, померещилось, сынок, от водки. На «белочку» намекала.

– Может, так и есть?

– Не знаю, – дернул головой Мишаня. – Врать не буду.

Из-за непомерных возлияний он скверно выглядел: под глазами мешки, лицо синее, одутловатое, небритое, волосы спутаны. Такому свидетелю никто не поверит, даже родная мать.

– А про кости, которые ты нашел на пожарище, кому-нибудь рассказывал?

– Только матери. Она опять не поверила. Ты бы пил меньше, сынок, сказала! Гляди, помалкивай, не то в больницу упекут. Я и помалкивал. Дружбану, и тому ни словечка. Неохота в больницу. Ваську Кривого вон забрали – и с концами. Окочурился. Доктора нашего брата не лечат, сразу в расход.

– Так были кости, или тебе показалось? – усмехнулся Лавров.

– Ручаться не буду. Я реально много пью.

В течение напряженной беседы Мишаня практически протрезвел. Его взгляд приобрел осмысленность, язык перестал заплетаться.

– Выходит, кроме тебя, никто костей не видел?

– То-то и оно, – вздохнул пьянчужка. – Утром после пожара хозяин Терема прикатил. Ему сообщили, он и примчался ни свет ни заря. Уж так убивался, так горевал. Все угли перерыл, думал, что-нибудь уцелело. На память взять хотел.

– А что кости?

– Выходит, не было костей. Куда они могли деться-то?

– Значит, кто-то из ваших, деревенских, забрал.

– Зачем? – изумился Мишаня. Он задумался, пытаясь восстановить в памяти подробности того летнего утра. – Хозяин всех опередил, кроме меня. Мужики ночью бегали, огонь заливали, как могли. Потом, когда беда миновала, спать завалились. Раньше полудня никто головы не поднял. Это у меня бессонница. Я трезвый нипочем не усну. И дружбан мой тоже не спал. Он у меня сметливый. Раз уснуть не удавалось, решил утром на пожарище сходить. А там уже хозяин…

– Ладно, держи, пока я добрый, – Лавров протянул ему деньги и предупредил, чтобы об их разговоре Мишаня помалкивал, иначе больше не получит от благотворительного фонда ни копейки.

Выйдя от Рюминых, он заглянул в соседний домишко, познакомился с теткой Талей и оставил ей небольшую сумму на лекарства для больной учительницы. Слово за слово, соседка пожаловалась на непутевых детей, на безжалостную старость и несчастливую судьбу.

Пара вопросов навели ее на воспоминания о пожаре, который уничтожил самый красивый дом в деревне. По сути, ее рассказ мало отличался от рассказа Мишани. О человеческих костях, обнаруженных на пепелище, она слыхом не слыхивала…

Пансионат «Лель»

Туровский принял Романа не в ресторане, как договаривались, а у себя в номере.

– Я бы туда не доковылял, – объяснил он, показывая забинтованную ногу, заботливо уложенную на подушку. – Спускался с горы, вдруг повело в сторону… в лодыжке что-то хрустнуло. В общем, упал, – нахмурился он. – Не люблю падать.

– Кто ж любит?

В номере стоял полумрак, рассеиваемый лампой на тумбочке у изголовья Туровского. Тот был одет по-домашнему, в футболку и спортивные штаны. Лицо усталое, недовольное.

– Давай о деле.

– Все идет по плану, – доложил Лавров. – Кажется, мне удалось добиться расположения вашей дочери. Мы с ней добрые друзья, а в скором времени, надеюсь, станем еще ближе.

– Поздравляю.

Лавров умолчал о ночном происшествии в спальне Кати, то бишь о пентаграмме, зато сообщил о переполохе за обедом.