Спаситель и сын. Сезон 1 - Мари-Од Мюрай

— Она согласилась? — переспросил Лазарь.

— ДА-А-А-А!

Мальчуганы соединили ладошки в крепком пожатии. Печать на договоре с чертом не могла быть крепче.

— Как ты его назовешь?

— Чудик.

— Классное имя!

А счастье все прибывало и прибывало. У Лазаря тоже была новость, и тоже счастливая.

— Гюставия начала делать гнездо. Вчера вечером она передними лапками рвала на мелкие кусочки листья и бумажную салфетку, а клочки сложила кучкой перед домиком.

Лазарь сам задергал носом, показал зубы и сложил у груди руки, как маленький грызун. Скосив глаза, он заметил, что неподалеку стоит Осеанна, передразнивает его и смешит подружек.

— Сейчас как дам ей! — решил он.

— Не стоит, — с презрением процедил Поль. — Она расистка.

Сент-Ив в это время ждал мадам Куртуа с Сирилом. Восемь тридцать пять. Восемь сорок. Без десяти девять. Сент-Ив никогда не списывал опоздание пациентов на невежливость. Это случалось неспроста. И сейчас он думал: почему мадам Куртуа, попросив его вчера о помощи, сегодня не спешит к нему прийти? Зазвонил телефон. Прекрасно. Сейчас он получит объяснение.

— Доктор Спаситель? Извините меня, пожалуйста. Дело в том, что Сирил сбежал.

— Сбежал?

— Да. То есть он уже нашелся. Он у моей сестры. Я узнала только сейчас, а всю ночь… Вы даже не представляете…

По средам[19] Сирил обычно ходил в прогулочную группу, а потом возвращался домой. На этот раз он по ведомой только ему одному причине отправился бродить по городу. Стемнело, мальчику стало страшно, он озяб, проголодался и тогда пошел не домой, а к тете Ирен, сестре мадам Куртуа. Сказал, что мама заболела и послала его к ней, попросив приютить на ночь. Тете и в голову не пришло, что послушный робкий Сирил может так беззастенчиво врать. Утром мадам Куртуа в полном отчаянии позвонила сестре, чтобы сообщить об исчезновении сына.

— Я не знаю, что теперь с ним делать, — всхлипывала молодая женщина в телефон. — Друг говорит, нужно отбить у него охоту бегать…

— То есть?

— Наказать.

— То есть побить?

— …

— Мадам Куртуа, это не в ваших привычках.

— Но я ничего не могу поделать! Я не справляюсь с сыном! Он пошел по дурной дорожке.

— Сирил в опасности, да. Но он не опасен. Вы чувствуете разницу?

— Да.

— Где он сейчас?

— У сестры. Мне кажется, с сестрой ему лучше, чем со мной. И он не хочет идти в школу. Ребята над ним смеются.

Разговаривая с мадам Куртуа, Спаситель листал еженедельник то в одну сторону, то в другую, ища время, когда мог бы встретиться с Сирилом. Необходимость срочнейшая, но он не мог отменить ни одного из своих пациентов.

— Завтра в девятнадцать тридцать, — предложил он, жертвуя вечером с Лазарем.

— Хорошо. А как быть со школой?

— Не стоит говорить о бегстве. Скажите, что Сирил заболел. Если это удобно, пусть побудет сегодня у вашей сестры. Ему надо отдышаться.

— А что ему сказать, когда он придет домой?

— Что вы за него волнуетесь, что ему сейчас плохо, что его психолог ему поможет. Если можно, оставьте его дома и в пятницу.

На другом конце провода повисло молчание.

— Вы меня слышите, мадам Куртуа?

— Меня опять будут все ругать.

— Кто именно?

— Все. Мой друг, сестра, директор школы…

— Мадам Куртуа, поступайте так, как велит материнское сердце.

Снова молчание.

— До завтра, доктор Спаситель. Спасибо.

Голос молодой женщины звучал тверже. Спаситель повесил трубку и начал рабочий день.

В восемнадцать двадцать пять, то есть с легким опозданием по сравнению с назначенным временем, Сент-Ив вышел в приемную, чтобы пригласить в кабинет семейство Оганёр, и с удивлением обнаружил сидящую в одиночестве молодую женщину с журналом в руках.

— Вам назначена консультация? — с заминкой спросил он.

И тут же узнал эту молодую женщину: это же приятельница Александры, из-за нее и разгорелся скандал в семействе Оганёр.

— Извините, Шарлотта. Я не ошибся, вас ведь так зовут? — улыбнулся он. — А что остальные? Не придут?

— Алекс отправила мне эсэмэску. Она забрала малышку — Элоди была у отца — и придет сюда минут через десять. Старшие девочки прийти не пожелали. Точнее, они не хотят разговаривать со мной, — холодно сообщила Шарлотта.

— Зато я охотно с вами поговорю, — отозвался Спаситель и улыбнулся Шарлотте. — Почему бы нам не воспользоваться этими десятью минутами и не познакомиться? Прошу!

Шарлотта тут же откликнулась на приглашение и вошла в кабинет. Сент-Ив отметил про себя, что она вполне готова идти на контакт.

— Простите, — заговорил он, усевшись в кресло, — в прошлый раз я не совсем понял, чем вы, собственно говоря, занимаетесь.

— Это трудно понять, я и сама пока не понимаю.

Сент-Ив присмотрелся к Шарлотте повнимательней. Между бровей у нее залегла «львиная складка», она стискивала зубы. Должно быть, по ночам ими скрипит…

— Вы сейчас работаете? — осведомился он, стараясь говорить как можно непринужденнее.

— Стажируюсь. Вот уже четыре года, как я беспрестанно стажируюсь. Триста евро в месяц, десять часов работы в день. Мне двадцать восемь лет. Я магистр, «специалист по коммуникациям», образование среднее плюс высшее. Как вам кажется, можно жить на триста евро в месяц, снимая квартиру и покупая еду? Я не говорю о семье, ребенке и прочих немыслимых роскошествах. Я говорю только о крыше над головой и еде. До прошлого года мне помогали родители. Только представьте себе: училась столько лет, чтобы меня содержали мама с папой! Утешает одно: восемьдесят процентов моих сокурсников точно в таком же положении. На людях делаешь вид, что все в ажуре, говоришь: «Работаю в фирме „Веолия“» или «Гну спину в большом рекламном агентстве». И это правда. Стажер работает так, как будто он в штате. Даже больше. Он работает по вечерам, потому что надеется попасть в штат… после стажировки. Напрасно. Через три месяца тебя вышвыривают, как грязную салфетку, и берут очередного стажера. За триста евро. У меня на работе никто не знает, как меня зовут. «Спросите у стажерки. Отдайте стажерке, она сделает». Вы можете сказать, чем отличается раб от стажера? Я вам скажу — одним-единственным: его не имеют права убить. Зато его можно лишить возможности выжить. Стало быть, ничем!

Голос звучал глухо, Шарлотта явно себя сдерживала, но глаза под темными бровями горели гневом.