Загадка Белой Леди - Дмитрий Вересов

Глебу было безумно холодно, все тело ныло и болело. Одежда была в грязи, волосы спутаны, на левой скуле запеклась кровь. Он смотрел в серое пасмурное небо и мучительно пытался что-то вспомнить.

Но вот хлопнула дверца машины, и песня сменилась надрывным урчанием стартера. Затем двигатель неохотно завелся, и грузовик, неуклюже переваливаясь на ухабах и монотонно завывая, пополз куда-то в одному ему ведомую даль.

Вдруг Глеба пронзило яркое воспоминание – добродушно улыбающееся лицо в военной фуражке с птичкой. И вслед за этим в ушах прозвучал голос: «Погрузят на полуторку, словно мешок с говном, и…»

И перед мысленным взором Глеба всплыло печальное лицо Епифании.

– Епифания! Епифания, где ты?! – закричал он и попытался встать.

Однако когда ему с трудом удалось едва приподняться, опершись на руки, над ним склонился какой-то человек в драной телогрейке и шапке-ушанке.

– Спокойно, мужик, спокойно. Сейчас приедем, те, кому надо, во всем разберутся, и все будет хоккей.

– Какой хоккей, при чем здесь хоккей? – простонал Глеб, все еще не понимая, что же произошло. И что именно из происшедшего случилось наяву, а что во сне.

– Да, собственно, хоккей-то тут ни при чем, – продолжал между тем странный человек в ушанке, заговорщицки подмигивая, – а если ты насчет той бабы беспокоишься, так не боись. Ей достанется на орехи.

– Какие еще орехи?

– А такие. Короче, там разберутся.

– А что это за одежда на мне?

– Одели уж во что было, не обессудь. У нас тут гардеробы не заграничные. Тебя ведь местные ребятишки догола обобрали. Так и нашли тебя, сердешного, в чем мать родила. А грязный-то был, не приведи Господи…

– Где нашли?! Как нашли?! А женщина где? Епифания…

– Какая она тебе Епифания, заманила тебя да и обчистила, б… такая. Ее уже тут давно искали. Иностранцами промышляет. Заманит в сарай, и ладушки…

– Да какие еще к черту ладушки?!

– Да ладно, мужик, ты не горячись. Шерше ля фам, известное дело. Ты поспи лучше. Там разберутся.

Глеб со стоном грохнулся на дно полуторки. Он уже не стал задавать готового сорваться с языка вопроса: «Где это там?» Перед его мысленным взором снова всплыла дружелюбно улыбающаяся физиономия первого космонавта.

«То место, куда тебя повезут, может называться только одним словом – ад».

Быть может, никогда

Я друга не увижу.

Еще один звонок,

И улетаю я, —

снова затянул небритый шофер свою песню.

* * *

Виктор отложил листки и долго молчал. Лицо его вдруг стало отрешенным и грустным. Миссис Хайден застыла, словно от слов, которые сейчас прозвучат, зависела ее дальнейшая судьба. Виктор впервые читал написанное при ней, и она впервые могла видеть его непосредственную реакцию. Ей стало страшно.

– Что-нибудь не так? – как школьница, спросила наконец она.

– Знаете, символ бесконечности некогда изображался в виде змеи, кусающей собственный хвост. И у вас я вижу то же. – Она робко улыбнулась, не понимая. – Впрочем, я должен еще подумать, это только первое впечатление, которое бывает обманчиво. Да и я сам хотел бы такого конца. – Зарницы на небе прекратились, позволив ночи окутать комнату окончательно. – Но это невозможно, мисс Кинни.

– Я ничего не имела в виду, – прошептала она, радуясь скрывшей их лица темноте. – Я так видела, так чувствовала… Это… даже не я, так получилось… Я не могла по-другому.

– В том-то и дело, дорогая Кинни. Но, – он снова посмотрел в ночь за окном, призрачную от мешающегося с зеленью света фонарей, – может быть, у нас еще есть время.

11

Всю ночь миссис Хайден провела в каком-то полусне. В кровавой пелене перед нею разворачивались события, никакого отношения не имеющие ни к ее настоящей, ни, как она надеялась, к прошлой жизни.

На трех столах горели восковые свечи, а сверху лился яркий, раздражающий глаза свет пестрых фонарей. Кто-то в высокой черной шапке, закрывавшей лицо, гремел связкой огромных ключей и требовал от нее… Но что он требовал? Смутность этого требования больше всего беспокоила миссис Хайден, ибо она не понимала и не могла понять суровых притязаний человека в шапке. Вдруг раздался троекратный стук, и человек медленно потянул шапку вниз, на грудь, сверкнули белоснежные клыки, и в тот же момент голубоватая птица метнулась поперек страшного оскала, и все погрузилось в непроницаемую муть дыма…

Утро было, как всегда, ярким и прозрачным. Зелень на стенах блестела, словно омытая дождем, хотя трава на газонах оставалась сухой. Миссис Хайден долго раздумывала, идти ли ей завтракать или взять книгу и уйти к земляничному дереву. Неожиданно взгляд ее упал на вчерашние листки, так и оставшиеся на столике между креслами. Рядом валялась засохшая дудочка Жака. Она осторожно поднесла ее к губам и подула, но из вялых отверстий послышался лишь жалобный хрип. Дудочка выпала из ее рук и закатилась в угол кресла. Значит, Виктор не взял листки, как обычно, чтобы передать Робертсу, и ей придется сделать это самой. Неужели он сделал это нарочно? И мысль о том, что эти два человека действуют заодно, впервые пришла ей в голову. А что, если господин Вилльерс никакой не пансионер, а такой же врач, как и Робертс? Как много ей открылось в общении с ним. А его успех с Волендор… Разве мог бы так удачно и точно действовать человек, сам страдающий от какого-то недуга? Неужели эти теплые слова, эти синие взгляды, эти мягкие прикосновения смуглых рук – всего лишь работа, прием, лекарство?! Неужели единственными людьми, с которыми она может быть более или менее откровенна, это Балашов и… Жак? И значит – она совсем одинока в этой крепости? В этой иллюзии тюрьмы.

Она медленно потянулась к листкам, уже изрядно измятым, в лиловых потеках от ее потной ладони, с решимостью в первый раз перечесть их. Но едва она прочитала первые строки, как ужас минувшего сна снова навалился на нее и, будучи не в силах оставаться больше в этой комнате, где рухнули ее надежды, миссис Хайден выбежала в парк. В руках она продолжала держать злополучные листки.

Начиналось время завтрака, и большая часть пансионеров тянулась к столовому залу. Издалека доносилось заливистое тявканье Кадоша. Встретившийся Балашов даже не увидел ее, весь поглощенный своими бесконечными беседами с собой. Ни Виктора, ни Волендор не было видно в этой шепчущей, шаркающей, напевающей, приплясывающей толпе. Миссис Хайден снова стало не по себе, но теперь единственным местом, куда она могла бежать, оставалась приемная доктора Робертса. И она, сжав зубы, отправилась к воротам.

Робертс, как обычно, возился со своими микроскопами, но в этот раз ей вдруг показалось, что он рассматривает в них кусочки человеческой плоти. Преодолевая отвращение и страх, она положила перед ним листки и почти упала в кожаное кресло у стола.