Девушка с букетом - Татьяна Краснова

Спит – и правильно делает, тут же возразила себе Варя с еще большим раздражением. И ей самой сейчас самое лучшее – уснуть, и покрепче. Что и когда путного было от бредовых ночных мыслей? Утром потом просто непонятно, откуда они взяться-то могли. И ни к каким прозрениям они не приводят, а только жаль потом оторванного от отдыха времени…

Но уже в полудреме Варя вдруг увидела себя в глянцево-журнальном интерьере зотовского дома, – с перекошенной улыбкой, поспешно кивающую – словно в зеркале, – и мигом проснулась, скорчившись от новой волны мучительного стыда. Конечно, она так рада была ему – Лениному «сюрпризу», так готовно отвечала на все его вопросы тогда, в ресторане – как ученица у доски! – так была заранее согласна со всем, что он предложит, – от мероприятия на свежем воздухе до посещения его загородного дома! Конечно, он мог принять это за ее готовность соответствовать всем его ожиданиям, требованиям, привычкам, вкусам… За готовность подстраиваться, подлаживаться, притираться, потому что, потерпев в личной жизни крах, Варя уже должна была понять ценность стабильности, которую приносят семейные отношения, и потому быть к ним готовой… «Семейник»… Это еще трусы, кажется, есть такие…

Но даже трусы не насмешили Варю. Она с тоской подумала: ведь начала было уже засыпать! Ведь уже почти получилось! Переключиться бы на что-нибудь с этого кошмара при свечах! Странно, а ведь картины-фантазии – не цветочные, а те, с условным названием «счастье», – последние два дня совсем не появляются… Наверное, мозговые центры, которые за них отвечают, не реагируют на Зотова – Варя первый раз за это время назвала его в мыслях по имени и даже вздрогнула, словно он мог ее услышать.

Надо волевым усилием заставить себя думать о чем-то приятном, плавно перетекающем в сон. И Варя начала перебирать самое-самое: вот их семья на озере, мама расстилает коврик и выкладывает вкусности… они с Леной сбежали с физкультуры и гуляют в парке, поскрипывают зимние, засыпанные снегом карусели… поездка в Чехию – крыши, мосты, движущиеся фигурки в часах на башне… она колдует над чешуйками луковиц гладиолуса, и получаются причудливые деревья и птицы, похожие на хохломскую роспись – там, на неведомых дорожках… Нет, нет, все не то! В приятных мыслях ощущалась отчетливая принудительность, с которой никакой плавный переход в сон невозможен. И если хоть на миг прекратить волевые усилия, плотину прорвет и все приятное снесет теми, другими мыслями!

Сцепить зубы, головой – в тумбочку, ночь продержаться… До утра… И вдруг она увидела не гладиолусовый лес, а настоящий сосновый, и себя в нем, и сегодняшнего знакомого Виктора, и свежий, незавядший папоротник по колено. Они с Виктором шли и разговаривали – о том же, о чем разговаривали наяву, – и это было так хорошо, что все «зотовские» симптомы исчезли, как от сильнейшего обезболивающего. И Варя всё шла, шла среди сосен и папоротника, и ей хотелось только одного – идти дальше, и одновременно удивлялась: как это похоже на «картины счастья», которые можно смотреть раз за разом, и не надоедает, и не требуется продолжения… должно быть, потому, что дело не в событиях, а в состоянии подлинности… неподдельности этого счастья… Но ведь то, что проплывает сейчас в голове, – не фантазия, а простая реальность, пусть и бывшая – воспоминание… а воспоминания никогда раньше так на нее не действовали…

Но разбираться было лень, анализировать – невозможно. Единственное усилие, которое смогла предпринять Варя, – это приподняться, дотянуться до кармана плаща, висящего на спинке стула, и извлечь оттуда мармеладных лягушек – чтобы блаженство было полным, и заснуть с лягушкой за щекой.

Едва проснувшись, Варя кинулась к телефону, чтобы отменить сегодняшнее свидание и какую-то вечеринку – а значит, отменить и все вчерашнее, и вообще – все это удачное, перспективное знакомство. Покончить с ним сразу – и успокоиться, и по возможности не вспоминать. Взгляд скользнул по часикам, лежащим на столе: ой, неужели восемь утра? В самом деле? А чего же она вскочила? А собиралась спать до обеда! Но спать не хотелось совершенно. Но и звонить в такую рань в выходной – неприлично. Все (называть имя Зотова ей по-прежнему не хотелось) еще спят. Надо после девяти. Или десяти. А самое надежное – после одиннадцати.

Да, это был другой день, но мысли поползли прежние – продолжение ночных. Опять эта брезгливость к собственному телу, которое ее постыдно предало, насладившись близостью с первым встречным, – или это она его предала – или саму себя – если начать разматывать, только умом тронешься!

Варя выглянула в окно: надо поскорее идти на свежий воздух, чтобы проветрить, провентилировать дурную головушку. Но за окном одиночные капли ударяли по листьям сирени – и отдельные листья проваливались, как клавиши под невидимыми пальцами. Только этого не хватало! Варя заметалась, почувствовав себя запертой. Нет, нет, сейчас она выпьет кофе, почистит зубы – а дождик тем временем перестанет, и она сможет выйти на волю, на вольный воздух! Но когда она привела себя в порядок, на сирени играли уже все листья, быстро-быстро, и это немое кино озвучивала водосточная труба, льющая в бочку воду.

Заточили. Не выйти. Опять то же самое! Ночь продержалась – теперь день простоять. Весь день – здесь, одной?! И не весь день, а каждый – какая разница, здесь ли, в Переславле… Теперь Варя знала, о чем спрашивали старые стены дома, робко заглядывая ей в глаза, – будет ли все как прежде? – и знала убийственный ответ, что не будет. То есть не будет, как прежде, хорошо: вся семья вместе, и все, словно приближение выходных, торопят будущее, от которого ждут только самого лучшего – как будто листочки отрывают от толстого календаря, и все они интересные… А будет, как прежде, плохо: половины семьи уже нет, и ни прежние ее члены не войдут сюда, ни новые не появятся, все будет ветшать, все будут стареть, а она, Варя, находить интерес днем – в работе, а по вечерам – в цветочных картинах, и только. Потому что никакого счастья ей не полагается, ни настоящего, ни рукотворного. А полагается только сидеть одной по вечерам и забываться в своих картинах, и тех и других…

Надо на работу в музей позвонить и сказать, что она во вторник возвращается и никакого отпуска догуливать не будет.

Еще можно позвонить Лене и отчитаться о проделанной работе, но ведь и Лену не годится будить – если у нее выходной. А если не выходной – тем более, какие разговоры.

И Варя вытащила из книжного шкафа альбом с репродукциями старых мастеров – большой, тяжелый, страшно дорогой – такой, какой дала ей в день знакомства Мурашова. Родители заметили, что Варе жалко его возвращать, и купили точно такой же, специально в Москву ездили, починку баяна в очередной раз отложили…

Помимо понятного удовольствия, которое Варя получала от хорошей живописи и хорошего текста, в этой книге заключалась еще тайная Варина игра. Или задание, которое она дала сама себе, но так до конца и не выполнила? Или загадка, которую кто-то загадал или которая сама загадалась? Начало каждой главы предваряла заставочка – маленький квадратик с фрагментом одной из картин. И Варя отыскивала целое по этому фрагменту. Это могло быть что угодно – кусочек пейзажа, лица, мелкие фигурки второстепенных, неразличимых персонажей, малозаметная деталь, элемент орнамента. Иногда картина-источник находилась сразу, иногда – после упорного, сосредоточенного всматривания и долгого перелистывания туда-обратно. А иногда не находилась вообще.