Кукла госпожи Барк - Хаджи-Мурат Мугуев

Султанабадская провинция, несмотря на отличную плодородную землю, обилие сочных трав, богатых садов и развитое скотоводство, всегда снабжала города беднотою – это не было для меня новостью. Все угодья, поместья, плодородные земли и даже целые районы с деревнями принадлежат богачам, помещикам, выжимавшим все соки из своих подневольных крестьян, но такой нищеты я все же не ожидал.

– Это – луры… – спокойно объяснил мне спутник. Он небрежным жестом показал на нищих. – Это те, которых правительство после восстания выселило из Луристана. Это еще пустяки, здесь они хоть кое-как кормятся вблизи своих мест, а вот тем, что расселены за Тегераном или Исфаганью, тем действительно плохо. Просто с голоду дохнут, – заканчивает он.

– Это тоже одно из преступлений Резы и его английских дружков. Ведь они, эти несчастные люди, вымирают, – взволнованно говорит офицер. – Это племя всегда давало Ирану лучших солдат, а теперь вот как с ними расплатились! – с негодованием заканчивает он.

Купец и юноша иронически переглядываются.

– Народ выдержит… Если его досыта кормить, никто не захочет работать, – философствует купец.

– Вы славный человек, – говорю я майору и пожимаю ему руку.

– Я сам из народа. Мой отец – крестьянин из бахтиарского села Зораб, а я член народной партии «Тудэ», – говорит он.

Присутствующие молчат.

Спустя несколько минут я прощаюсь с ними и, сопровождаемый Сеоевым, иду в район железнодорожной станции, где расположены американцы.

Майор Стенли оказался добрым и приветливым малым.

– Я рад, сэр, что вы забираете, наконец, эти мешающие мне грузы… Ведь я неоднократно сообщал в управление о том, что они без толку занимают место в моих складах.

– Но ведь мы дважды настоятельно требовали их…

– Что за чертовщина! – удивился Стенли. – Ну, и что вам ответили?

– Нам ответили, что грузы бесследно затерялись в пути.

– Безобразие! Я все время бомбардирую их рапортами о том, чтобы грузы отдали вам. Ведь у меня же места не хватает для прибывающих грузов, а тут целых двадцать восемь вагонов торчат почти пятьдесят дней.

– Как двадцать восемь? По нашим сведениям, их двадцать два, – сказал я.

– Казенных двадцать два, но ведь там еще шесть вагонов консервированного молока, бекона, сахара и шоколада для эвакуированных детей Сталинграда. Все это куплено на добровольные пожертвования граждан Нью-Йорка, восхищенных героизмом ваших солдат.

– Вот как!.. Я даже и не знал об этом.

– Как же! Эти шесть вагонов не входят в число казенных, оплачиваемых доставок, но они мне, американцу, дороже, чем весь остальной груз… Ведь это теплое рукопожатие дружеской руки, – сказал Стенли.

– Мне тоже. Я растроган, узнав об этом прекрасном, дружеском даре, – пожимая ему руку, сказал я. – И эти вагоны тоже хотели передать жандармскому управлению Ирана?

– Представьте себе, да. Но тут уж я воспротивился и написал через голову моего начальства доклад непосредственно генералу Чейзу. Я писал ему, что военные грузы управление вправе переадресовывать кому вздумается, но частный дар граждан Нью-Йорка не подлежит таким экспериментам.

– И что же вам ответил Чейз?

– Пока ничего, но я думаю, что ваш приезд и вызван именно моим докладом. Разве это не так? – удивился майор.

– Почти так. Генерал Чейз говорил мне о всех советских грузах, задержанных здесь, вероятно, включая в их число и эти подарки.

Ночевал я у майора, Сеоев, быстро сдружившийся с ординарцами Стенли, расположился рядом со мной. Наутро я ознакомился с грузами и всей документацией на них. Все было в целости и оказалось лучшего, самого высшего качества.

К вечеру пришла наша грузовая машина, и через день мы, присоединив к вагонам паровоз, медленно отошли от станции Султан-Абад, направляясь к Тегерану.

Поезд из двадцати восьми груженных товарами вагонов охранял взвод американских и шестеро советских солдат.

Спустя сутки английского пленного снова вызвали на допрос.

– Ну, как отдыхали? Как кормили вас, нет ли жалоб? – приветливо сказал полковник, показывая рукою на стул.

Англичанин сел, закурил из придвинутого к нему хозяином портсигара и, пуская колечко дыма, сказал:

– При всем желании жаловаться не могу. Кормят отлично, табаку и папирос много, вот разве только лишение свободы немного томительно…

– Что делать, что делать! – разводя руками, сказал полковник. – Печальная необходимость, но, как я вам и обещал, это продлится еще день-другой… Потерпите немного. Кстати, знаете ли вы, что господин Сайкс уже несколько дней как выбыл из Москвы?

– Из Москвы… выбыл?.. – медленно повторил Смит.

– Если бы не эта неожиданность, то мы уже сегодня освободили бы вас, – словно не слыша его слов, продолжал полковник.

– Куда уехал Сайкс? – перебивая его, взволнованно сказал англичанин.

– Сейчас скажу, – роясь в бумагах и как бы не находя нужной, ответил полковник. – А-а, вот она, радиограмма: «К сожалению, помочь в этом деле не можем запятая так как мистер Сайкс восемь дней назад отбыл через Иран на родину точка»… – прочел полковник, поднимая глаза на «Смита». – Да, в этом деле помочь не может запятая, – снова сказал он, – так что выходит вам точка.

– Я не понимаю вас… о какой точке, о чем вы говорите? – поднимаясь с места, сказал Смит.

– А это в русском языке есть такое выражение: «Вот в чем запятая». Может, слышали? Нет? Это так говорят, когда на пути встает непреодолимое затруднение, как, например, сейчас у вас. Да вы присядьте, не надо волноваться…

Смит сел, не сводя глаз с полковника.

– А слово «точка» означает – конец. То есть положение, при котором все понятно, и продолжать дальше игру не следует. Лишняя трата нервов и времени.

Смит спокойно выслушал полковника и только сильней затянулся папиросой.

– Не понимаю, о чем вы говорите, господин офицер?

– О вас, дезертире, бежавшем после ряда совершенных преступлений к немцам!

При этих словах Смит улыбнулся.

– К немцам? Я бежал к немцам? Вы шутите, господин офицер! Наоборот, я бежал от них к русским… Я – офицер Британского королевского воздушного флота…

– Может быть, может быть, – равнодушно согласился полковник и нажал кнопку звонка. – Попросите ожидающих, – сказал он вошедшему солдату.

Смит не без тревоги посмотрел на дверь.

В комнату вошла женщина в форме лейтенанта административной службы.

– Садитесь, пожалуйста, сюда, – указывая на кресло, стоявшее против Смита, сказал полковник.