Весы Великого Змея - Ричард Кнаак

Казалось, тьме, окружающей Мендельна со всех сторон, нет ни конца ни края. Пожалуй, если даже бежать и бежать во всю прыть до тех пор, пока держат ноги, ничто вокруг не изменится. Так и останется темно да пусто. С одной стороны, это пугало… но с другой – возбуждало странное, нездоровое любопытство.

Однако тревоги об Ульдиссиане оказалось сильнее и любопытства, и страхов, и чем дольше Мендельн оставался один, в темноте и безмолвии, тем сильнее ему не терпелось вернуться назад… если это, конечно, возможно. Как-никак, он, весьма вероятно, в плену.

«К чему это предательство, Ахилий? – подумал он. – К чему похищать меня, когда я всего-навсего собирался воссоединить тебя с остальными? Какая причина могла побудить тебя мне помешать?»

– Очень и очень веская, – откликнулся голос, столь часто звучавший в его голове. – То, что ты собирался сделать, повлекло бы за собой весьма неприятные последствия.

В темноте обозначился силуэт высокого мужчины с бледным, безупречной красы лицом, и мужчина этот отчего-то казался неотъемлемой частью тьмы. В плаще с капюшоном, ростом незнакомец превосходил Мендельна на целую голову, но это сын Диомеда заметил только сейчас.

– Какие еще последствия? Ну, какие? Говори толком! Что за последствия?

Вместо того чтоб ответить на сей вопрос, стоявший напротив отвернулся и поднял взгляд ввысь… однако Мендельн, взглянув туда же, ничего нового не увидел. Там, наверху, было так же темно, как и повсюду вокруг.

– Ну как? – заговорил незнакомец (хотя нет, отчего незнакомец – он же назвался Ратмой), обращаясь к бескрайней тьме. – Чувствуешь, что у нее на уме?

И бескрайняя тьма отвечала:

– Нет… в этом отношении она защищена превосходно. Пожалуй, только ему одному и известно, как преодолеть ее защиту и докопаться до истины…

Ратма нахмурил брови.

– А ожидать помощи от отца, скорее всего, не стоит… ибо он постарается стереть меня в пыль еще верней, чем она.

– Да… мелочь, казалось бы, но…

Всякий раз, как этот, второй, подавал голос, у Мендельна начинала дико болеть голова, словно разум Диомедова сына недостаточно крепок, чтобы вместить его целиком. Вот и сейчас, изо всех сил стиснув виски ладонями, он с великим трудом устоял на ногах.

– Прости, – сказал тот же голос, заметно умерив силу. – Впредь постараюсь держаться в приемлемых для тебя пределах…

Ратма помог Мендельну выпрямиться.

– Когда он впервые заговорил со мной, я думал, голова не выдержит – надвое треснет.

– А моя разве еще цела? – отозвался Мендельн и заморгал, вглядываясь во мрак. – Кто это говорит с нами? Где он? Я и его голос уже слышал! Эй, ты! – с внезапной злобой крикнул он темноте. – Покажись на глаза! Покажись, чтоб я знал всех, кто меня в плену держит!

– Ты здесь вовсе не пленник, – негромко возразил Ратма, – и мы тебе отнюдь не враги.

– Но и не друзья, это уж точно! Иначе зачем разлучили меня с Ульдиссианом, когда место мое рядом с ним?

– Причина проста. Если ты хочешь быть рядом с ним, когда это нужнее всего, то сейчас должен побыть здесь, с нами…

– Снова загадки? Кто ты таков, голос из мрака? Покажись, хватит прятаться!

Ратма с досадой прищелкнул языком.

– Продолжать объяснения бессмысленно, друг мой, пока он не увидит тебя, – сказал он в пустоту. – Только помни: он – всего-навсего смертный.

– Он не намного слабее тебя, Ратма…

– Иного я и не утверждал.

Слушая их разговор, Мендельн чувствовал: эти двое явно знакомы друг с другом невероятно давно, а связь между ними столь же крепка, как и та, что соединяет их с Ульдиссианом…

– Ну так узри же меня, Мендельн уль-Диомед, – объявил голос из темноты, как и обещал, поутихший до легкого гула под черепом. – Узри и узнай, подобно ему, Ратме…

Во мраке над головой разом вспыхнули звезды – несметное множество ослепительных звезд, закружившихся, будто подхваченные буйным вихрем, заполнивших собой темную высь настолько, что Мендельну, хочешь не хочешь, пришлось прикрыть ладонью глаза. Поначалу в их мельтешении не чувствовалось ни складу ни ладу, но вот они брызнули в стороны, становясь по местам, и вскоре Мендельн сумел разглядеть образуемый звездами силуэт – полупрозрачный, едва различимый, но все-таки различимый до узнаваемости.

То было создание из древних легенд, из волшебных сказок, никогда не существовавшее на белом свете. Давным-давно, в раннем детстве, Ульдиссиан с удовольствием пугал брата подобными сказками… а маленький Мендельн от души наслаждался каждой из них.

Но вот теперь… теперь, узрев над собою такую громадину, да еще сложенную из множества звезд… Мендельн утратил дар речи и замер, изумленно разинув рот.

То был дракон. Длиннотелый, гибкий, змееподобный дракон эпических – нет, далеко превышающих пределы всякого эпоса пропорций.

«Выбор Дракона пал на тебя…»

Именно это или нечто очень похожее было высечено на камне посреди жуткого призрачного кладбища, куда Мендельна неожиданно занесло во время пребывания в Парте.

«Выбор Дракона пал на тебя…»

Неземное создание изогнулось, устремив взгляд книзу. «Глаза» его тоже являли собою дивные скопища самых мелких из звезд.

– Узри же меня, – повторило оно, – узри же и знай: имя мое – Траг’Ул…

– То есть, «Тот, Кто Пребудет Вовеки», – вкрадчиво, безмятежно, словно ничуть не удивленный поразительным зрелищем, пояснил Ратма. – По крайней мере, таково одно из значений. Вообще-то их около полудюжины.

Но Мендельн едва расслышал его пояснение: говоря, дракон не прекращал двигаться, змеясь в пустоте… и тем самым являя взору младшего из Диомедовых сыновей новое диво. В каждой из драконьих «чешуек», очерченных звездами, брат Ульдиссиана мог видеть краткие, мимолетные мгновения жизни… собственной жизни. Вот он – младенец на материнских руках… При виде матери Мендельн, не удержавшись, вскрикнул: горечь утраты, потери всех родных и близких, ранила в самое сердце, как будто смерть постигла их только вчера.

С трудом удалось ему оторвать взгляд от этой сцены, а дальше картины прошлого, моменты его жалкой, крохотной бренной жизни, наверняка казавшейся Траг’Улу не более чем мгновением ока, замелькали перед глазами один за другим.

В попытке избавиться от ощущения собственного ничтожества Мендельн оглядел сказочное создание целиком… и сразу же обнаружил в его чешуйках отражение не только своей жизни, но и сотен – нет, тысяч других.

«Да ведь тут же мы все, – понял Мендельн. – Весь Род Людской, начиная от самого первого… а каждая чешуйка… каждая чешуйка – мерило свершенного нами…»

Среди всего этого множества жизней взгляд его сам собой отыскал Ульдиссиана. Мало этого, образы братьев то и дело сплетались воедино – что, разумеется, вовсе не удивительно. Вместе ли, порознь, связаны они были не просто кровным родством.