Причуды среднего возраста - Франсуа Нурисье

Регулировщики заставляют поток автомобилей прижиматься к насыпи. Из-за этого вновь образуется пробка. Практически со скоростью пешехода машины проезжают то место, где произошла авария. Со скоростью пешехода: такая скорость позволяет как следует разглядеть место происшествия и удовлетворить свое любопытство. Полицейский размахивает обеими руками, направляя движение. Его ноги в грубых башмаках топчутся в луже крови, не до конца смытой дождем. Металлический парапет, ограждающий дорогу, кажется, специально изогнулся с трогательной податливостью, чтобы принять в себя, как в колыбель, эту груду искореженного металла, ощетинившуюся острыми углами обломков и осколков, на которой сходятся все взгляды. Остатки бензина продолжают вытекать из разбитой машины и, смешиваясь с дождевой водой, рисуют на асфальте радужные узоры. Разноцветные разводы вплотную подступают к двум фигурам, лежащим на земле под коричневыми покрывалами. Рядом валяется женская туфелька — розовая босоножка, вымазанная грязью. И «мишленовский» атлас. Голос полицейского бьется в голове Бенуа, пока он едет мимо — страж порядка выкрикивает: «Быстрее! Быстрее!», но нет никакой возможности прибавить скорость. Розовая туфелька. Несмотря на мрачный антураж, на мотоциклистов, на их ботинки, каски и эту разлитую кровь, может быть, из-за того, что машины движутся очень медленно и тихо, от всего этого веет какой-то безграничной нежностью. Не кощунственно ли это слово? Низкое вечернее солнце выглядывает из-за темных туч. Как же странно выглядят люди за стеклами машин, они будто постарели сразу на десять лет. Людям нужны такие наглядные призывы к порядку. Вот они с некоторым сожалением принимают свое обычное положение и вновь обращаются к дороге, слегка очистившееся пространство которой напоминает им о скорости.

Когда-то Бенуа благословлял страх, от которого у путешественников подводило живот при виде разбитой машины. Этот страх давал ему возможность обогнать их, поскольку как минимум на десять минут они погружались в глубокие раздумья и еле ползли по дороге. И вот сегодня его очередь поддаться страху. Его жесты потеряли уверенность, взгляд стал рассеянным. Не успела отгреметь гроза, как вечерний воздух вновь раскалился. Бенуа без всякой надобности решает проверить показания счетчиков на приборной панели; он наклоняется над ней как раз в тот момент, когда какая-то машина обгоняет его, обдав водой из лужи; ему кажется, что свет фар, блеснувший в зеркале заднего вида, резанул его по глазам. Что осталось от тех поездок, которые когда-то были для него праздником, от того времени, когда он мог играючи совладать со своим телом? Прежней слаженности как не бывало. Хотя от тех удовольствий все же осталось одно — удовольствие не думать ни о чем, кроме дороги. Возможно, в эту минуту Бенуа даже не помнит, что заставило его отправиться в путь. Он озабочен лишь тем, чтобы уберечься от летящих в него брызг. Его страх просто комичен. Мы частенько спрашиваем себя, что значит «стареть»? Так вот это оно и есть, как раз то самое — неспособность организма справиться даже с самыми мелкими неприятностями, неловкость и забывчивость там, где когда-то все решала энергия. И все же он старается держаться. Те, кто едет слева от него, наверняка видят — ах, там женское лицо! — видят его насупившийся профиль брюзги, страдающего одышкой. Сгущаются сумерки. Вновь начинает накрапывать дождь, а вместе с ним возвращается и это коварное скольжение шин на мокрой дороге, глухие звуки заносов, похожие на шуршание шелка, что характерны для вечера, поскольку именно с наступлением темноты нас начинает обуревать желание взлететь, заканчивающееся обычно резким визгом тормозов, когда мы вдруг представляем, как врезаемся в зад грузовику, который мирно покачивается еще в двух сотнях метров впереди нас. Заметив рекламу автозаправки, Бенуа перестраивается вправо и останавливает машину на залитой огнями площадке. То ли английские, то ли голландские автомобили, словно газели, перепрыгивают на своих мягких шарнирах все неровности асфальта. Черный как смоль работник бензоколонки с интересом наблюдает за ними, протирая ветровое стекло машины. Какой-то мужчина несет своей супруге, величественно восседающей в автомобиле, стаканчик с дымящимся кофе. Восемь часов вечера. Дети балуются с банкоматом. Лает собака, оглядывается на хозяев и снова лает. Чужая жизнь… На какое-то время она открывается тебе вместе с запахами близкого леса, грохотом проезжающих мимо машин, а главное — с голосами людей, произносящих какие-то пустяки, говорящих с разными акцентами. Полно, нечего тут сидеть привалившись к стенке. Не глуши в себе это биение, означающее, что силы твои еще не иссякли. Когда — то ты любил их, эти передышки в мелькании дней, когда рассеивается все несущественное, все наносное, чтобы уступить место самому сокровенному. Ты дышал тогда полной грудью. Словно шел вдоль ограды, за которой благоухал жасмин. Так зачем бояться их сегодня: ведь, по сути, жизнь как раз и состоит лишь из этих ощущений, которые сами по себе не могут составить счастье в его истинном понимании — слишком много суеты, — но помогают нам на нашем пути. Они как валуны на реке: дают нам возможность перебраться на другой берег. Люди. Посмотри на них: как у них все просто. У парней длинные шеи, легкий пушок на которых кажется светлее кожи. Их сестрицы, прогуливаясь, демонстрируют свою наивность северянок, томность и безразличие красивых животных, разбивающие твое сердце. То, что написано на их полных, пышущих здоровьем лицах, может, как раз и есть безмятежность? Может быть, они даже не подозревают, что это мгновение продлевает хрупкую и прекрасную минуту, эту слишком высоко взятую ноту, которая вот-вот сорвется. Может быть, они ничего не замечают и не ощущают: ни красно-фиолетового неба, ни промокшего леса, ни желания, которое пробуждают их светлоглазые девушки? А ну, вставай. Иди купи себе в автомате стаканчик кофе. Попроси, чтобы залили полный бак. Отвернись от тех, кто В КОМПАНИИ, от их спаянности и веселья. Ты один, не забывай этого. Не нарушай свой принцип. Не рвись между своими двумя ипостасями. Не строй из себя попрошайку, пристроившегося на обочине чужой жизни, которая тебе вовсе не нужна.

Сон что-то нашептывает ему на ухо. Лето никак не решится вступить в ночь: свет фар словно растворяется в зыбких сумерках. Ночь никогда не бывает черной, думает Бенуа. Иногда она бывает красноватой или желтой, иногда серой. Серая самая опасная. Серой ночью начинаешь слышать мелодии одиночества, монотонные истории, которые приносит нам сон, готовый вот-вот сморить нас. Бенуа без конца переключает радиоприемник с волны на волну, но разговоры его раздражают, а музыка укачивает. Из темноты выныривают грузовые автомобили, сигналят ему фарами и уносятся вдаль, оставляя за собой завихрения воздуха. Пять месяцев назад, зимой, Бенуа уже проделывал этот путь ночью. Он не позволял себе подобного удовольствия с тех пор, когда в двадцать пять лет на два дня сбегал с работы в погоне за иллюзией любви. Тогда на счету у него была каждая минута. Он выезжал из Парижа в десять часов вечера. В это время у водителей грузовиков был пересменок, и дороги становились посвободнее. Он любил слушать, как с каждой новой чашкой кофе все сильнее бьется его сердце. А потом было немного солнца, и лжи, и ввалившиеся, будто бы от любовной страсти, глаза. И вот в феврале все началось опять. Все было как когда-то, почти ничего не изменилось. Но теперь он ехал к Мари с присущей его возрасту маниакальной решимостью, и теперь страсть причиняла ему боль. От зимнего холода дороги обезлюдели. На полпути от Дижона к Доли он попал в снежные заносы. Снег вперемешку с песком скрипел под колесами. Ему даже в голову не приходило, что машину может занести, что сам он может погибнуть. Он перекусил сыром, который запил белым вином, остановившись в предгорьях Юры на заре, в тумане, тянувшемся в сторону Женевы. Продолжение пути было уже не столь триумфальным. Хотя у него все те же глаза, думает он, все те же руки, вцепившиеся в руль, но куда подевалось изящество? Не нужно больше вспоминать эту зиму. Тогда все было слишком пылко, слишком нежно. Вот, я все понял, я несу в себе всю ту усталость, что накопилась во мне за зиму. Мне пришлось все эти месяцы ездить к Мари. Почти два сезона, это долгое путешествие, куда более утомительное, чем одна ночь. Сейчас самое время немного отдохнуть. Поспать. Всего лишь мгновение, короткое-короткое мгновение. Моя усталость так явно дает о себе знать, что одна-единственная секундочка бездонного, как пропасть, сна, быть может, утолит ее? Здесь, где шоссе такое длинное, такое прямое и такое длинное, я могу прикрыть глаза, потому что не перестаю слышать сигналы точного времени по радио и голос диктора, торопливо зачитывающего экстренное сообщение о пожаре на складе автомобильных покрышек. Как мог загореться склад автопокрышек? Автопокрышки! Попробуйте-ка поджечь одну из них. Она может катиться, нагреваться, эта покрышка, ее заносит, она скрипит, но чтобы загореться…