Княжна Тараканова. Жизнь за императрицу - Марина Кравцова

– Господи, не напрасны были мои старания, – шепчет граф, – не напрасно кровь русская пролилась… Свершилось… Свершилось, Господи!

Он резко сорвался с места, упал перед большим образом Богородицы, принялся истово отбивать земные поклоны.

Скрипнула дверь каюты. Без стука заглянул к брату Феденька Орлов, счастливо спасшийся после гибели «Евстафия» и «Реал Мустафы» на одной из шлюпок.

– Алехан! Молишься никак? Помешал?

– Заходи, браток.

– А я-то… того… Вина велел к тебе нести. А ты молишься вон.

– Вина – хорошо. Ныне праздник у всей России-матушки!

– Да в России-то еще о том не знают, – улыбнулся Федор.

– Отпишем матушке, Григорию… Не обманул я императрицу. Помог Господь! Дали-таки жару туркам!

– Да еще какого жару, брат! – в юном восторге воскликнул младший Орлов. – Ах, Лешенька, – страсть! – бухта вся в телах обгорелых. Как они, от ужаса ошалевши, в воду прыгать начали! Но ведь весь флот, Алехан!..

Вино скоро принесли. Федор деловито разливал по кубкам.

– А как горел наш «Евстафий»! Как он горел!

– Да, – Алексей перекрестился, – упокой, Господи, душеньки моряков наших, живот за Отечество положивших. Но ведь один «Евстафий» только и потеряли. А они – флот! Какая победа! Европа с ума сойдет. Почешет теперь Шуазель в затылке, и поляки побесятся. За победу, брат!

Выпили. Феденька прежде благоговейно перекрестился.

– А каков Ильин! А? – горячо продолжал он.

– Что говорить – герой. Ильину должно главную славу – по праву.

– А на «Реал Мустафе»-то… Когда абордажный бой завязался… Один из наших ринулся к знамени вражескому, а правой руки нет… Он – левой, ему левую – ятаганом! Тогда он зубами… Алехан! – зубами – рванул флаг турецкий…

Алехан об этом знал, но почему-то переспросил:

– Убили?

– Вестимо. А зубов он так и не разжал.

– Да, матушка Россия… Вот она – наша слава. Ну а ты, верно, тож не сплоховал, орел? Я-то, Феденька, признаться, думал, что уж тебя не увижу…

– И я, Алехан! А говорят, тебя кто-то из рядовых собой закрыл от пули турецкой?

– Было дело, – помрачнел Алексей.

– Любят тебя и матросики, и солдатики… Я, брат, второй кубок за тебя выпью. Вся слава – твоя.

– Да брось! Какой из меня морей покоритель? Да и струхнул я, как на духу признаюсь. Адмиралы наши…

– Адмиралы адмиралами, а ты – герой! Твой замысел был. Ты экспедицию подготовил. Кабы не ты, вышли б мы в Архипелаг? И не подумали б! Горжусь я таким братом!

– Спасибо, родной. Но пить все-таки не за меня будем. Поднимайся – стоя выпьем за матушку Екатерину и за русскую славу!

* * *

Словно от пушечного залпа вздрогнула Европа! На весь мир прогремела Чесма. Ликовала вся Россия, и ломали головы в кабинетах ее противники: что ж это за страна непонятная? Чем же взять-то ее? Ничем, выходит, не возьмешь…

И у всех на устах было имя Алексея Григорьевича Орлова.

… В Петропавловском соборе у гроба Петра Великого – основателя флота российского – совершалась панихида. Вытирали слезы родные, друзья чесменских героев, да и все, здесь находящиеся, оказались незримо связанными всеобщим чувством какой-то строгой торжественности, а печаль о погибших мягко превозмогалась благородной гордостью и светлой, святой радостью блистательной победы. Когда закончилась служба, государыня Екатерина возложила на гробницу императора Петра трофейный флаг турецкий. В эту минуту сердца многих присутствующих перехватило и слезы ярче заблестели в глазах, тихо скатывались по щекам. Не стесняясь, плакали Григорий Орлов, безумно гордый за любимого брата.

Вышел сказать слово митрополит Платон. Слушатели, любившие блестящие речи митрополита, замерли в ожидании. Владыка живо и четко, с присущим ему вдохновенным красноречием начал говорить и вдруг, не закончив, медленно и торжественно двинулся ко гробу Петра Великого. Все затаили дыхание. Тишина стала напряженной и, казалось, должна была взорваться чем-то необычайным. И вот вознесся под высокие своды собора сильный голос владыки.

– Восстань! – воскликнул он и протянул руки вперед, будто видел перед собой не тяжелую глыбу гробницы, а самого почившего императора. – Восстань и воззри на любезное изобретение твое! Восстань и насладися плодами трудов твоих! Флот, тобою устроенный, уже не в море Черном, не на океане Северном, но где?… Он на море Средиземном! В странах восточных, в Архипелаге, близ стен Константинопольских, в тех местах, куда ты нередко око свое обращал и гордую намеревал смирить Порту.

Митрополит на мгновенье замолчал, и все замерли, боясь вздохнуть. Всеми вдруг овладело жуткое и дивное чувство, будто Петр и впрямь услышал торжественный призыв и восстал, но лишь владыке ныне виден воочию… А владыка Платон, глядя прямо перед собой, вновь протянул руки и почти вскричал:

– Слыши! Слыши: мы тебе как живому вещаем, флот твой в Архипелаге близ берегов азиатских оттоманский флот до конца истребил!!!

Вот тут и прорвалось! Тут уж в голос разрыдались женщины, разрыдался, как дитя, и Григорий Орлов, люди принялись целоваться, словно в великий христианский праздник. А императрица Екатерина изо всех сил старалась, чтобы слезы, дрожащие в глазах, мешающие глядеть, не хлынули по щекам ручьями. Ей глубже всех проникли в сердце слова владыки, и она повторяла про себя сочинявшуюся тут же молитву: «Слава Тебе, Создателю Неба и земли, что не посрамил ожиданий наших, чудо сие сотворивши… Слава Тебе, Боже Всемилостивый!»

– Господи, – шептал Григорий Орлов, не вытирая слез, – будь милостив и дальше к России. Благослови войну завершить победой!

И не было человека, который бы сейчас об этом не молился…

* * *

За событиями текущей войны следил весь мир, с изумлением наблюдая, как встает во весь рост «варварская» Россия. Никто не ожидал, что на голову Турции обрушится столько неудач. Слава России – победы при Ларге, Кагуле, изумившая мир Чесма… Имена Румянцева, Орлова, Репнина были у всех на устах. Подняли мятеж против султана порабощенные греки и славяне, восстал египетский паша Алибей… Тонкий ум Екатерины уже вынашивал проекты мирного договора.

…А в солнечной Италии русская княжна Тараканова жадно набрасывалась на газеты, на рассказы о войне, часто в тревоге, закрываясь в крохотной молельне близ спальни, молилась о даровании победы русскому оружию…

Убежав из Парижа, Августа после некоторых раздумий поселилась в Милане. К древнему палаццо она привыкла скорее, чем к старому замку близ французской столицы: здесь все казалось ей проще и веселей. Но долго душа болела, не желая смириться ни с тем, что пришлось так нелепо расстаться с влюбленным маркизом, убив в себе едва родившееся чувство, ни с тем, что, послав на миг Сергея Ошерова, судьба отобрала его точно так же безжалостно. О человеке же в черном Августа предпочитала вообще не вспоминать. Но время понемногу брало свое. Забвению горестей немало помогала радость последнего увлечения: живя в Милане, где царствовали Гассе, Саммартини, Пиччинни, нельзя было не полюбить музыку. Впрочем, княжна и раньше ее любила. Любила, сидя у окошка своей светлицы в деревеньке под Черниговом, слушать украинские «думки». Может быть, рассуждала Августа, это от графа Разумовского? Ее отец был одаренным певцом. Именно благодаря великолепному басу судьба его устроилась так причудливо и блистательно. Отец…