Целитель - Антти Туомайнен

— Не важно, что было, — продолжал он. — Я не вижу смысла это скрывать. Что в том, что я играл в хоккей с этим парнем, как там вы его назвали?

— Так вы не помните его имени? Еще минуту назад вы говорили, что это ваш старый друг.

Ласси вздохнул и снова натянул привычную маску старого уставшего газетчика. Он скрестил руки на груди.

— Паси Таркиайнен был вашим другом, и вы вместе работали в радикальных организациях, — не оставлял я Ласси в покое. — Про хоккей я узнал совершенно случайно, когда пытался выяснить, какие отношения вас связывали. Из других источников мне стало известно, что вы оба принадлежали к одной из радикальных экстремистских организаций борцов за окружающую среду. Таркиайнен вступил в группу, когда вы уже хорошо были знакомы, не так ли? Вы были молоды, настолько молоды, что верили, будто бомбы способны изменить мир. В прямом и переносном смысле этого слова.

Ласси посмотрел на меня, на его лице появилось знакомое мне выражение, свидетельствующее о том, что он тщательно что-то обдумывает или переживает заново. Между тем я продолжал:

— И когда пятнадцать лет назад кто-то взорвал бомбу в офисах компании «Фортум энерджи», вы были одним из тех, кого допрашивали. Кстати, Таркиайнен тоже. Однако ни один из вас не был осужден; тогда не удалось доказать, что вы имели отношение к преступлению. И все же вряд ли редактор будет стремиться, чтобы эта информация из его жизни стала кому-то известной. И скорее всего, вы не упоминали в своем резюме: подрыв офисов «Фортум энерджи» с такого-то по такой-то год.

Прежде чем ответить, Ласси посмотрел в окно.

— Кто-то когда-то сказал, что тот, кто не был идеалистом в юности, не жил, а тот, кто не стал консерватором к старости, ничему не научился в жизни. Я мог бы добавить к этому, что консерватизм означает реалистичный взгляд на вещи, примирение с реальностью. Ваша информация правильна, в том смысле, что я был молодым идеалистом. Что касается всего остального, я настоятельно рекомендую вам отправиться к чертовой матери.

Я кивнул и мягко спросил:

— А молодой идеалист Таркиайнен тоже стал таким же циничным дерьмом, как и вы?

На лице Ласси снова появилась улыбка превосходства.

— Паси Таркиайнен умер несколько лет назад. И умер ли он идеалистом или циничным дерьмом, я не знаю и не хочу знать. К тому же какое он имеет отношение к нашему делу?

— Возможно, большее, чем вы воображаете. И вы снова лжете. Как давно вы знаете, что Таркиайнен не умер?

Ласси сдержанно ухмыльнулся. Потом потер пальцем переносицу. Похоже, он все-таки немного нервничал.

— Это провокационный вопрос?

— Нет, — ответил я. — Это прямой вопрос, и он имеет отношение к Йоханне. Он имеет отношение и к вашему нежеланию организовать ее поиски, а также неожиданно пропавшему у вас интересу к публикации статьи, которая почти наверняка принесла бы вам новых читателей. Только подумайте: целые семьи были жестоко умерщвлены, честолюбивый репортер пропал, полиция бессильна что-либо сделать. Хрестоматийный случай привлечения внимания публики к прессе. Таркиайнен шантажировал вас?

Ласси рассмеялся, но было видно, что это вымученный смех. Он ничего не отвечал и не смотрел мне в глаза.

— И последний вопрос, — закончил я. — Давайте начнем все сначала. Почему вы не смогли встретиться со мной в своем офисе?

Когда мы познакомились с Йоханной, она выполняла поручение редакции. Моя будущая жена работала над статьей о закрытии библиотек, и так уж случилось, что одним из тех, у кого она взяла интервью, был я.

— Вы часто сюда приходите? — обратилась она ко мне, когда мы стояли в фойе библиотеки Каллио, которой оставалось работать всего неделю.

Я был поражен тем, как девушка произнесла этот вопрос.

Я решил воспользоваться ситуацией и в свою очередь спросил:

— Мы нигде не встречались прежде?

Йоханна покраснела так, как получалось только у нее: лишь мимолетная тень розового. Она записала мои ответы в блокнот, поблагодарила меня, развернулась и собралась уходить, когда я спросил ее, как часто она сама посещает библиотеку.

Девушка слегка улыбнулась и снова повернулась ко мне лицом.

— Пару раз в неделю, — ответила она.

И только тогда я по-настоящему разглядел ее глаза. Казалось, они собрали все солнечные лучи, что проникали через высокие многостворчатые окна библиотеки. В глазах молодой журналистки как будто пылали все огни нашего становящегося все более мрачным мира.

— А что вам нравится читать? — продолжал спрашивать я.

Она задумалась на минуту.

— В основном это не художественная литература, — сказала Йоханна, глядя так, будто действительно думала обо мне. — Вещи, связанные с моей работой. Прямо или косвенно.

— А как насчет истории?

— Иногда.

— Романы?

— Иногда.

— Поэзия?

— Никогда.

— Почему же?

— Она меня раздражает. В особенности современные поэты. Хорошо обдуманная намеренная мрачность и непонятность. «Сердце стучало, как молоток, что бил в вечную полночь, а мягкое танцующее покрывало прикрывает ее лакричные виски». Разве можно это читать, да еще и притворяться, будто что-то извлекаешь из этого чтива.

— Допустим, — сказал я, — но вы не могли бы вспомнить имена каких-нибудь поэтов или названия книг стихов, которые прочитали?

Йоханна посмотрела на меня своими прекрасными глазами, назвала пару названий сборников поэзии, потом покачала головой. Я согласился с тем, что стихи, которые она читала, действительно непонятны. Но заметил, что есть и хорошие стихи, что я знаю названия сборников, которые помогут ей изменить мнение о поэзии или, по крайней мере, понять, что в отвергнутом ею целом литературном жанре бывают и исключения.

— А вы такие читали? — несколько недоверчиво поинтересовалась она.

— Да, я такие читал, — сделав ударение на слове «такие», подтвердил я.

Некоторое время мы смеялись друг над другом, потом что-то заплясало в ее глазах.

— Думаю, что вы сможете порекомендовать такую книгу, которая поможет мне изменить прежнюю точку зрения.

— Возможно, — не стал отрицать я.

Девушка проследовала за мной в библиотеку, в отдел поэзии. Я чувствовал ее взгляд на своей шее. И это чувство не было мне неприятно. Я думал о сине-зеленых огнях, что сияют в глазах этой женщины; они напоминали мне цвета радуги ярким солнечным днем.

Мы подошли к полкам со стихами, я вынул несколько книжек финских поэтов и начал цитировать их стихи; на самое дно стопки я положил свой сборник. Йоханна подошла, встала рядом со мной и стала слушать если не с явным интересом, то, по крайней мере, изо всех сил пытаясь продемонстрировать его мне, особенно когда я рассказывал о художественных особенностях каждого поэта, а потом читал по одному стихотворению, чтобы показать, как ясен и понятен их язык.