Плата за роль Джульетты - Анна Дубчак

— Нина, послушай, дорогая моя… А вдруг у тебя есть сестра-близнец? Быть может, ее оставили в роддоме, а потом оттуда ее выкрали цыгане, она скиталась в кибитке вместе с табором, распевала себе цыганские песни, потом увидела тебя на сцене или в интернете, позавидовала тебе и решила стать тобой!

Она невероятная, эта Анфиса! Придумать такую историю буквально за несколько секунд!

Я рассмеялась. Сама не знаю, как растаяла, успокоилась, увидев в этой чудесной девушке подругу.

— Я так тебе скажу. Конечно, те, кто с тобой все это сделал, — твои враги. И это немудрено. Ты — талантливая, потрясающая, к тому же невероятно красива! И парень у тебя что надо, Борис твой. Да и не бедная. Я узнала, ты хозяйка квартиры в Газетном переулке, это самый центр Москвы. Да ты вся в шоколаде, мать! Вот и подумай сама, разве мало найдется людей, которым бы хотелось раздавить тебя, уничтожить, заставить страдать?! Понятно, что все это подстроено, и правильно ты думаешь, все это было сделано не из-за денег, никаким выкупом там и не пахло. Там пахло завистью, черной, ядовитой, смертельной. И сделала это баба. Да, женщина. Вот и подумай, кто бы это мог быть. Кому ты перешла дорогу?

— Анфиса, но их немало. Это мои подружки-певицы, все те, кто каждый день рядом со мной — на репетициях, в театре, на гастролях, которые как бы в тени… Но ни одну из них я не могу выделить. Они — музыканты, они сделаны из другого материала, и многие из них уважают меня. Нет, ни на кого не могу подумать.

— Тогда вспомни свою самую близкую подругу.

— Стеллу? — вырвалось у меня.

— Вот ты сама и назвала имя своей соперницы, завистницы. Фамилию назови.

— Стелла Михайлова. Да нет, это невозможно. К тому же у нее тоже все как бы хорошо. Конечно, не так, как у меня, но все равно. У нее контракт с немецким театром, ведутся переговоры с Ла Скала… Она замечательная!

— Но если так, то почему же ты не обратилась к ней, когда влипла в историю?

— Не знаю. Не посмела. Мне было стыдно.

— А Борис? Как ты могла написать такую глупейшую записку? Как тебе такое только в голову пришло?

Но сколько бы я ей ни объясняла, чем руководствовалась в тот момент, когда была в Лопухине, Анфиса меня так и не поняла.

— Не обижайся, Милочка… вернее, Ниночка, но ты — полная дура. Да зачем же тебе нужен такой Борис, такой муж, которому ты не можешь признаться в том, что с тобой случилось? Боишься, что исчезнет романтика из ваших отношений? А это ничего, если исчезнет сама любовь, доверие?

Озвученные ею доводы произвели на меня большое впечатление. И мое поведение, моя записка, каждый мой шаг уже воспринимались мной, как сплошная громадная и, быть может, уже неисправимая ошибка.

— Ты не понимаешь, что потеряла своего Бориса? Представь себе, что ты сейчас вернешься, живая и здоровая. Он спросит тебя, и где же ты, дорогая моя Ниночка, пропадала? Это в кого это ты влюбилась? И что ты ему ответишь?

Я объяснила ей, что не видела свое возвращение, что у меня был совершенно другой план. Я собиралась добраться до Яна, который помог бы мне пережить пластическую операцию, после чего заняться восстановлением голоса, и тогда на оперном небосклоне заблистала бы новая звезда. Какая-нибудь… Новое имя я себе еще не успела придумать, мне было как-то не до этого.

— Да ты, мать, больна на всю голову! — покачала головой Анфиса. — Может, я и не разбираюсь в ваших оперных делах, но вполне могу себе представить, какой путь прошла ты сама, чтобы достигнуть того, чего ты достигла… И где гарантия, что голос к тебе вернется?

— Так что же мне делать?

— Я предлагаю тебе другой план. Первое, да, ты права, тебе надо бы в Париж. Полетишь по чужому паспорту на имя Людмилы Воропаевой, как мы и договаривались. Поживешь там, поработаешь над голосом. Но второе, о чем тебе надо позаботиться, — это твое алиби. Ты же убила эту бабу в маске. Нужно сделать так, чтобы никто и никогда не заподозрил тебя. Запомни, это главное. Даже с восстановленным голосом тебе придется не сладко в тюрьме. И если ты там наследила, а ты наследила, сама говоришь, там полно отпечатков твоих пальцев…

— Но не на канделябре!

— Сейчас такие экспертизы делают, наука продвинулась вперед, сама же должна понимать. Поэтому тебе нужно быть готовой ко всему!

— Так. Стоп, — остановила я ее. — Кузнецов, о котором я говорила. Что с ним? Что о нем пишут? Где он?

— Да откуда мне знать?

— А ты узнай. Советник президента. Вот с ним бы я поговорила. Быть может, он бы мне как раз и помог.

— Все узнаю. А сейчас хватит болтать. Ты — Мила Воропаева, библиотекарша. Спрячь свои оперные амбиции, а заодно заснувший до поры до времени голос в карман, и пошли уже на работу. Ниночка тебя уже, наверное, заждалась…

Как же я рада была слышать эти командирские нотки своей новой подруги. Быть может, впервые за последние дни я испытала чувство, похожее на надежду.

— Там Нина, здесь тоже Нина, ну и везет же мне на Нин… — Анфиса была уже в дверях. — Я подожду тебя на крыльце!

Звонок в дверь застал меня в объятиях Лены. Разрезанное этим резким звуком нежное утро превратилось в какую-то паническую атаку Бориса.

В халате, заспанный, лишенный утренней женской ласки, я открыл ему дверь.

— Вы уж извините, что вот так вламываюсь… — Он вошел, и я как-то сразу определил, что он болен. Глаза горят лихорадочным огнем, нос красный, голос гнусавый, какой бывает при насморке.

Я принял из его рук плащ, провел на кухню, поставил вариться кофе.

— Она была у меня. Собственно, все произошло так. Как я и предполагал и чего боялся больше всего! Но я все выдержал, все. Хотя мне было очень трудно.

Я сразу догадался, о ком идет речь.

Борис сел за стол, сжался весь, словно стараясь уменьшиться в размере, сцепил пальцы рук на коленях и, уставившись в одну точку, судорожно вздохнул.

— Лариса? — подсказал я ему, тем самым пытаясь вывести его из состояния ступора.

— Да! — Он резко поднял голову, как-то ожил, даже взъерошил снизу вверх расческой из растопыренных пальцев свои каштановые волосы. — Она, конечно, выглядит ужасно. Это не та прежняя Лариса Кузнецова, само очарование, а поникший, оставленный без воды цветок. Вот так бы я сказал. Я бросился ее утешать. Я играл роль! Все, как мы и договаривались! Словно у меня — своя жизнь, и у меня все хорошо, просто отлично, а у нее — беда, пропал муж. Надо сказать, она была весьма тактична, деликатна и не сразу спросила меня про Нину. Она сделала вид, что пришла просто поговорить со мной, типа когда я видел Серегу последний раз, ну а потом плавно так перешла на Нину. Я сказал ей, что она готовится к гастролям в Буэнос-Айресе, что я ее специально увез за город, где она репетирует с аккомпаниатором романсы, что буквально пару часов назад я как будто бы вернулся оттуда, что возил туда продукты, лекарства, потому что у нее температура… Короче, я и сам от себя не ожидал… врал напропалую, и стыдно было невероятно. А она смотрела на меня глазами, полными слез, и кивала мне, кивала, как будто бы соглашалась, и знаете почему так происходило? Да потому что она слышала то, что и хотела слышать!