Жуков. Портрет на фоне эпохи - Л. Отхмезури

Фрунзе строил амбициозные планы развития Красной армии, основываясь на том, что он называл «единой военной доктриной». Он считал, что будущая война станет массовой, и государству, как и в 1914–1918 годах, придется мобилизовать все свои ресурсы. Но даже под руководством пролетариата и сознательного крестьянства народные массы не смогут одержать верх над развитыми капиталистическими странами без «пролетарской военной доктрины», непременно наступательной и маневренной, ничем не напоминающей бесплодное противостояние Первой мировой войны, которое не могли преодолеть «буржуазные генералы». В 1921 году он писал в журнале «Армия и революция», что армия будущего должна технологически превосходить сильнейшие армии капиталистических стран. Для достижения этой цели нет иных средств, кроме преобразования экономической и социальной структуры СССР путем индустриализации и первоочередного развития военной промышленности. Фрунзе оставался глашатаем «единой военной доктрины» вплоть до своей смерти в 1925 году. После него эстафету принял Тухачевский, отстаивавший этот принцип до своей казни в 1937 году. Жуков тоже будет продолжать эту линию, когда вернется к делам после смерти Сталина в 1953 году.

В середине лета 1924 года командиром дивизии, в которой служит Жуков, стал Г.Д. Гай, близкий друг Тухачевского, в 1919 году командующий 1-й армией красных (не путать с 1-й Конной армией. – Пер.), а в 1920-м – командир 3-го кавалерийского корпуса, великолепный наездник, обладатель пышной романтической шевелюры и подстриженных на английский манер усиков. Гай, как пишет о нем Жуков, был «герой гражданской войны». По всем страницам «Воспоминаний и размышлений» встречаются подобные уважительные отзывы о командирах, уничтоженных по приказу Сталина в 1937–1938 годах. Однако брежневская цензура не дремала, и большинство упоминаний о чистках было вымарано из первого издания книги. Так что, встречая в книге имена некоторых сослуживцев и командиров Жукова, мы не понимаем, почему Жуков о них вспоминает. Слова «расстрелян в 1937 году» или «оклеветан и трагически погиб в 1938» были попросту вычеркнуты цензором. Гай, первым разглядевший полководческий талант Жукова, станет и первым в длинном ряду жертв, поскольку окажется первым командиром «пролетарского происхождения», казенным еще в 1935 году. Будучи пьяным, он оскорбил Сталина…

В конце первой же встречи со своими подчиненными Гай сообщил Жукову, что намерен проинспектировать его полк. Через три дня 1000 кавалеристов были выведены на смотр. «Учение шло вначале по командам голосом, потом по командам шашкой (так называемое „немое учение“), а затем по сигналам трубы. Перестроения, движения, захождения, повороты, остановки и равнения выполнялись более четко, чем я того ожидал. В заключение полк был развернут „в лаву“ (старый казачий прием атаки)». Гай написал хвалебную характеристику на командира полка, которая благодаря известности комдива в Красной армии стала первым серьезным трамплином в карьере Жукова. По окончании сезона «летних лагерей», когда части и подразделения на практике отрабатывали приобретенные знания, 7-я Самарская кавалерийская дивизия была переброшена к Орше для участия в первых со времени окончания Гражданской войны маневрах. На них присутствовал Тухачевский, восходящая звезда РККА. Огромного роста, с лицом Бонапарта, на котором выделялись тяжелые веки и полные губы жуира, он производил сильное впечатление на всех, кто с ним сталкивался. Его образование (он владел тремя иностранными языками – редчайшее явление в РККА), глубина мысли, ясность изложения, дар предвидения, талант организатора – все это делало его одним из наиболее выдающихся людей минувшего века. Зная об общей расхлябанности, царившей в армии, он особо отметил подтянутость полка Жукова. Посредники с белыми повязками на рукавах, наблюдавшие за ходом маневров, доложили ему, что этот молодой комполка уделяет особое внимание ведению разведки и продемонстрировал инициативность и решительность, благодаря которым, после форсированного стокилометрового марша, внезапно атаковал пехотный полк условного противника. Командует уверенно, выправка в его полку лучше, чем в соседних. Жуков получил еще одну отличную оценку, на этот раз от самого Тухачевского. Его личное дело было направлено в Москву, в управление кадров, где кавалерия считалась элитой армии.

Зимой Жуков хорошо справился с испытанием, которое ему устроил во время внезапной проверки Блюхер, один из самых энергичных сторонников профессионализации Красной армии: «Как у вас обстоит дело с боевой готовностью? Вы понимаете, что стоите недалеко от границы? – спросил он Жукова. – Да? Тогда дайте полку сигнал „тревоги“». Поднятый среди ночи полк был тщательно проинспектирован. Блюхер обнаружил, что один пулеметчик забыл запас воды для охлаждения своего оружия. «Учтите эту ошибку», – ледяным тоном бросил Блюхер Жукову[133]. Тем не менее после этой проверки Гай подтвердил Жукову то, о чем говорил ему еще летом: он выбран для отправки на учебу в Ленинградскую высшую кавалерийскую школу, на курсы усовершенствования командного состава. В его личном деле сохранилась следующая характеристика, данная Гаем: «Теоретически и тактически подготовлен хорошо.

Хороший строевик и администратор, любящий и знающий кавалерийское дело. Умело и быстро ориентируется в окружающей обстановке. Дисциплинирован и в высшей степени требователен по службе. За короткое время его командования полком сумел поднять боеспособность и хозяйство полка на должную высоту»[134].

Осенью 1924 года Жуков впервые приехал в бывшую столицу. На фотографии мы видим его в зимней форме, в буденовке с красной звездой на голове. Ему 28 лет. Он носит маленькие усики, подстриженные щеточкой. У него широкие плечи, черты лица огрубели. Исчезли ирония и вызов, читающиеся на фотографиях до 1915 года. В последующие годы он расстанется с усами, но останется суровая маска, плотно сжатые, несколько выдающиеся челюсти, насупленные брови, ямочка на подбородке.

В Ленинграде Жуков оказался в одной компании с десятком других командиров кавалерийских полков, в том числе с Рокоссовским, Баграмяном и Еременко – тремя людьми, которые в разном качестве сыграют важную роль в его жизни. Как это уже было в 1920 году, срок обучения неожиданно сократили с двух лет до одного: не хватало средств и преподавателей. Жуков занимался упорно, если доверять свидетельству Рокоссовского – зафиксированному, когда тот уже не был другом Жукова, и Баграмяна, на всю жизнь оставшегося его другом. Программа обучения не блистала оригинальностью, почти полностью повторяя существовавшую в царской армии: вольтижировка и верховая езда, фехтование, форсированные марши, преодоление водной преграды верхом, работа с картами. Единственными новшествами стали теоретические занятия на ящике с песком и написание курсантами докладов. «Жуков, как никто, отдавался изучению военной науки, – вспоминал Рокоссовский. – Заглянем в его комнату – все ползает по карте, разложенной на полу. Уже тогда дело, долг для него были превыше всего»[135].