Два сфинкса - Вера Крыжановская

Сконфуженный и раздосадованный Рамери вымыл холодной водой свое разгоряченное лицо и оправил тогу. В это время появился раб и позвал его.

Когда он вошел в атриум – все уже были в сборе. Первый же взгляд, брошенный на Валерию, быстро уничтожил чувственное увлечение, внушенное ему Эриксо.

На патрицианке был розовый, вышитый серебром пеплум, а украшения из рубинов и венок из роз чудно шли к ее бледному цвету лица и к ее черным, как вороново крыло, волосам. Ее спокойная, величавая осанка, строгий и кроткий взгляд больших, темных глаз и высокая и стройная фигура – все это составляло полный контраст с Эриксо, маленькой, нежной, прозрачной и подвижной, как пестрая бабочка. И эта строгая и сдержанная красота Валерии производила могущественное влияние на Рамери. Когда он чувствовал на себе глубокий и чистый взгляд патрицианки, он был неуязвим и недоступен какому другому влиянию. Поэтому он оставался равнодушен и холоден, видя, что Галл, в присутствии жены, расточал Эриксо комплименты.

Дворец Асгарты был уже полон народа, когда прибыл легат с семьей. Все было залито светом, как днем, и великолепие комнат, чудеса сада, статуи и драгоценные камни, фонтаны, все производило впечатление волшебного сна.

Хозяин дома лично принимал гостей у входа в большую залу. В минуту прибытия легата вокруг Асгарты теснилась такая толпа, что Галлу с женой пришлось ждать довольно долго, прежде чем им удалось подойти поздороваться с ним.

Нетерпеливая Эриксо скоро соскучилась таким ожиданием и из любопытства развлекалась экскурсиями в соседние комнаты. Когда она вернулась, Асгарты уже не было у входа в большую залу, и Галл, искавший ее, побранил за неумение держать себя; но глаза его говорили совсем другое: красота ее, видимо, возбуждала его притуплённые чувства. Эриксо не обратила на него никакого внимания. Она искала Рамери, но тот разговаривал, окруженный толпою молодых людей. Валерия, между тем, присоединилась к жене проконсула и нескольким матронам, ее окружавшим; с легатом заговорил один из его товарищей, Эриксо очутилась совершенно одна.

Горя желанием найти перламутровую комнату, которую описывал ей Рамери, она с присущей ей смелостью проходила залы и галереи, любуясь статуями, драгоценными вазами, золотыми тканями и цветными коврами. Таким образом добралась она до самой столовой, где толпа рабов, под руководством управителя, убирала столы золотой и серебряной посудой и уставляла дымящимися блюдами, фруктами и сладостями. Наконец, она неожиданно очутилась в комнате с перламутровыми стенами, которую так искала. Залитая светом, комната эта вечером имела еще более волшебный вид, чем днем. Поднятая портьера открывала вход в грот, стены которого, казалось, были сделаны из синих кристаллов сапфира. Большие пальмы и кусты роз украшали его, а в глубине тихо журчал фонтан и изливался в бассейн, высеченный словно из гигантского рубина. В тени дерев мраморные скамьи манили к отдыху; а посредине, на небольшой колонне, стояла статуя Эроса, державшего в руке сердце, пронзенное стрелой.

Эриксо остановилась и залюбовалась окружавшим ее великолепием, с наслаждением вдыхая чудный, наполнявший грот аромат, как вдруг чья-то тень проскользнула у входа в грот, и на пороге появилась высокая фигура Асгарты.

– Эриксо! – произнес маг.

Звук этого хорошо знакомого, металлического голоса заставил ее вздрогнуть и обернуться. Шатаясь, отступила она назад, точно зачарованная взглядом Аменхотепа, хотя и властным по-прежнему, но не отражавшим, однако, ни гнева, ни суровости.

Эриксо опустилась на колени и прошептала покорно:

– Господин! Прости меня!

Аменхотеп быстро подошел к ней.

– Встань! Тебя могут увидеть! Отчего ты дрожишь? За что ненавидишь ты меня до такой степени, что хотела убить? Что я сделал тебе?

Стыд, страх, – целый хаос чувств, в которых Эриксо сама себе не могла дать отчета, бушевали в душе ее и горячие слезы брызнули из глаз. Схватив руку мага, она прижала ее к губам и с тоской пробормотала:

– Я и сама не знаю, за что я ненавижу тебя!

Загадочная улыбка мелькнула на лице Аменхотепа; подняв Эриксо, он отвел ее к скамейке и посадил рядом с собой.

– Успокойся! Что подумают мои гости, если увидят тебя здесь плачущей? – с добротой прибавил он. – Успокойся же! Я вовсе не имею намерения принуждать тебя вернуться ко мне, если иная жизнь нравится тебе больше. Оставайся у благородной Валерии, будь счастлива среди себе подобных, наслаждайся и развлекайся, пока это тебя забавляет. Но помни одно: если когда-нибудь тебе понадобится убежище и покровитель – ты всегда найдешь здесь отцовский кров и дружеский, ласковый прием.

Эриксо боязливо и недоверчиво глянула на него, но встретив взгляд мага, дышавший снисхождением и добротой, она покраснела и, опустив в смущении головку, пробормотала:

– Ты добр и великодушен, господин, а я сумасшедшая и неблагодарная. Но ты пойми только, как ужасно быть осужденной на одиночество, когда жаждешь жить, любить и вдыхать полной грудью чистый воздух свободы!

– Ты права! Я должен был понять, что мой дом должен был казаться темницей такому молодому существу, кипящему жизнью, как ты. Но ты казалась мне еще ребенком, и я боялся показывать тебя, такую молодую и прекрасную, всякому встречному. Теперь же будь счастлива по-своему!

– Я счастлива, господин! Я люблю и любима.

Обрамленные длинными ресницами веки мага дрогнули и опустились, скрывая его взгляд. Голос его был глух, когда он отвечал:

– Бедное дитя! Ты веришь тому, чего желаешь сама. Но разочаруйся: ты производишь на Рамери такое же действие, как кубок возбуждающего вина. Он слишком артист, чтобы не упиваться твоей красотой, но сердце его молчит, так как он любит другую.

– Он любил Нуиту, но ведь она умерла.

– Нуита живет. По непреложному закону, управляющему душами, дух ее теперь в теле Валерии. Они инстинктивно узнали друг друга – и любовь их воскресла вновь.

Эриксо побледнела. Так Валерия – Нуита. Как она не узнала ее раньше; и к тому же обе так похожи друг на друга. Несколько мелких случаев, на которые она раньше не обращала внимания, озарились для нее теперь новым светом.

Аменхотеп наблюдал за ее лицом, на котором отражались взволновавшие ее чувства.

– Мне пора, однако, вернуться к гостям, – сказал он, вставая. – Вот тебе мое последнее слово: если твои надежды оправдаются – я обеспечу тебя приданым; если же, напротив, мои предположения окажутся справедливыми, и настанет час, когда ты придешь сюда с разбитым сердцем, то знай, что здесь ты будешь принята, как дорогая дочь, и найдешь во мне отца и друга.

Аменхотеп вышел, а Эриксо неподвижно сидела несколько минут; затем, машинально, тихо направилась в залы, наполненные гостями. Но теперь ни царившие повсюду шум и веселье, ни поклонение толпы, тотчас ее окружившей, более не трогали Эриксо, она оставалась ко всему холодна и равнодушна. Аменхотеп ранил ее в сердце, да еще отравленным оружием; она страдала. Особенно больно было ей видеть, что Рамери разговаривает с Валерией. Оба они были веселы, улыбались. Маг сказал правду. Взор скульптора с нескрываемым восхищением покоился на высокой, стройной фигуре патрицианки. А ее, Эриксо, он совсем забыл, несмотря на всю красоту ее, превосходящую красоту Валерии, и на любовь, которую она к нему питала. Это горькое убеждение уничтожило в ее глазах всякий интерес, который имел до того волшебный праздник Асгарты.