Тридцать лет спустя - Аркадий Иосифович Хайт

не ездил? И ты не ездила. Так где же я без тебя был?.. Только в вытрезвителе. Ну хочешь, я тебя в следующий раз тоже возьму?

— Эх, Василий, — говорит, — отсталый ты элемент. Живешь в стороне от экономической реформы. Ты погляди, как люди зарабатывают. Вон по телевизору мужчину показывали. Одних партийных взносов уплатил девяносто тысяч.

— Сказала! Да были бы у меня эти девяносто тысяч, на кой мне тогда в партию вступать? С такими деньгами мне и без нее хорошо.

Теща моя, как эти разговоры услышит, так сразу уши закрывает.

Она у нас старый член партии, еще с надцатого года. А теперь, как газету прочтет:

— Ой, что пишут! Ой, что творится! Опять нэп устроили! Опять митинги всюду! Старые времена возвращаются.

Я ей говорю:

— А как же! Теперь наша история назад пошла, в обратном порядке. Сейчас вон нэп ввели, иностранный капитал позвали. Потом землю крестьянам вернут, а потом обратно октябрьскую революцию устроят.

— Не может быть! А потом?

— А что потом? Потом появятся все те, кто эти годы скрывался в глубоком подполье.

— Кто скрывался?

— Известно кто! Севрюга, осетрина, крабы.

Жена говорит:

— Что ты болтаешь? Ты же сам знаешь, что у нас белая рыба давно занесена в красную книгу.

— Ясно, что в красную. У кого красная книжечка есть, тот ест белую рыбу. А у кого нет — тому минтай, ледяная и, извините за выражение, бильдюга!

Дочку мою, восьмиклассницу, теперь тоже не узнать. Голову подбрила, в зеленый цвет покрасила. В ушах подшипники, на затылке подкова. Я думал, ее лошадь ударила. Нет, оказывается она теперь металлистка. Седьмого разряда. Я ее как первый раз в полутьме увидел, чуть заикой не стал.

Теперь она целый день по квартире ходит-вихляется в одном купальнике. А купальник-то — срамота. Две веревочки. Как шнурки от ботинок. Это она на конкурс готовится: “Городская красавица”. Городская! Она и на дворовую не тянет. Я ей говорю:

— Ты что, вот так и будешь перед народом без порток ходить?

— Да, — говорит, — обязательно. Там за это первый приз — десять тысяч рублей.

Надо же! Я помню, лет пять назад после гулянки на улицу без штанов вышел, мне за это десять суток дали. А теперь за то же самое — десять тысяч дают.

Деньги, что ль, девать некуда? Не понимаю! Если они хотят за такую срамоту платить, зачем конкурсы устраивать? Зайди в любую баню — и плати!

Жена говорит:

— Что ты к ней пристаешь? Она у нас еще хорошая. А ты слышал, какая сейчас среди молодежи наркомания?

— Да слышал, слышал… Вон у нас в соседнем дворе трех наркоманов поймали. Собирались по ночам и нюхали черную икру.

— Причем тут икра? То еда, а то отрава.

— Да сейчас не разберешь: что еда, а что отрава.

В овощах — гербициды, во фруктах — пестициды. Слово-то какое противное — пестициды. Хотя, какая еда, такое и слово!

Она говорит:

— Что ты все подзуживаешь? Может быть, ты вообще против демократии?

— Почему против? Я — за! Только я не знаю, что теперь можно говорить, а чего нельзя. Вон у нас на заводе митинг был. Все с плакатами вышли: “Войне — нет!”, “Империализму — нет!”. А мой напарник тоже плакат вынес: “Чаю нет! Кофе нет!” Так его сразу за бока взяли.

Жена говорит:

— Не имеют права! Сейчас гласность. Это раньше был застой, а теперь гласность.

— Да какая разница! Для меня-то что изменилось? Мне что гласность, что застой — все равно живот пустой.

Теща кричит:

— Вот они, распустились! Где наши идеалы? Где моральная чистота?

— Бросьте, — говорю, — мамаша! Какая может быть чистота, когда даже мыла нет! Только все обещают: то мыло, то коммунизм.

Она говорит:

— Ты что же, Василий, считаешь, что мы до коммунизма не доживем?

— Нет, — говорю, — мы не доживем. Но вот детей жалко.

В общем, с этой гласностью нет у меня теперь никакой жизни. Раньше была семья как семья. А теперь у меня дома не жена, а сплошной прожектор перестройки!

РЕКОМЕНДАЦИЯ

Недавно заходит к нам в цех партийный секретарь. Подходит ко мне и говорит:

— Кузякин, как ты смотришь на то, чтобы в партию вступить?

Я говорю:

— Гы-ы! Шутите?.. То все пьяницей обзывали, прогульщиком, а теперь вон куда!..

— Теперь, — говорит, — время изменилось. Партия решила идти в самую гущу народа. Такого, как ты. Потому что другой народ идет наоборот. Ты-то сам, Кузякин, какое направление предпочитаешь: демократическое или марксистское?

— Я-то?.. Я, вообще, больше “Жигулевское” уважаю. Но когда его нет, могу и марксистское. Лишь бы голова не болела.

В общем, дал мне секретарь задачку. С одной стороны, сейчас глупо в партию вступать, когда ее все кроют. С другой — еще неизвестно, как все повернется. Может, партия опять в силе будет. Вот и угадай, как грится, что кричать: ура или караул?

Прихожу я с работы домой, жене говорю:

— Зинка! Ты только не падай. Я, может, в партию буду вступать.

Она ко мне принюхалась:

— Вроде, в норме. А несешь ахинею.

— Чего это “ахинею”? Может, я желаю быть в передовых рядах.

Она говорит:

— Ты и так всегда в передовых рядах, когда водку продают.

— Водка тут ни при чем! Если хочешь знать, партия у нас с водкой покончила. Сейчас еще с закуской покончат — и все. Будет, как грится, полный марксизм.

— Да ладно болтать! Что ты в этом марксизме понимаешь?

— А я подучусь. Возьму этого Маркса в библиотеке, буду по ночам в постели штудировать.

— Вот, — говорит, — мне только Маркса в постели и не хватало, с его бородой. Помощника себе нашел. Ты еще Энгельса позови.

Я говорю:

— Зин! Да погоди орать. Еще неизвестно, как все повернется. Может, еще пайки будем получать, на черной “Волге” ездить. Меня, может, еще на портретах понесут.

— Вперед ногами тебя понесут!

Ну что с ней говорить? Баба, она и есть баба! Что она в наших партейных делах понимает?

Надо, думаю, с соседом посоветоваться. У меня сосед — культурный мужик. Шесть классов кончил. Выслушал он меня внимательно, протер очки и говорит:

— Василий, я тебе одну байку расскажу, а ты делай выводы. Представь себе, на одном заводе сидит в парткоме секретарь, а весь стол у него партийными билетами завален. Сдает народ обратно, не хочет в партии быть. Он сидит грустный, голову руками обхватил, не знает, кем теперь руководить. Тут дверь открывается, заглядывает молодой, румяный.

— Извините, — говорит, — я насчет приема в партию. К