Бунтующий человек. Недоразумение - Альбер Камю

Но первой попыткой фундаментальной критики добропорядочности и разоблачения прекраснодушия и бесполезного позерства мы обязаны именно Гегелю, для которого идеология правды, красоты и добра играла роль религии безрелигиозного человека. Если Сен-Жюст был захвачен врасплох расколом, противоречащим его предполагаемому идеальному порядку, то Гегель не только не удивлен, но, напротив, настаивает на том, что раскол лежит в основе духа. Для якобинца все добродетельны. Тенденция, заданная Гегелем и торжествующая в наши дни, напротив, предполагает, что никто не добродетелен, но все когда-нибудь станут добродетельными. По Сен-Жюсту, изначально царит идиллия, по Гегелю — трагедия. Но в итоге и то и другое приходит к тому же. Необходимо уничтожить тех, кто разрушает идиллию, или разрушить существующее и построить идиллию. В обоих случаях бал правит насилие. Преодоление Террора, предлагаемое Гегелем, приводит только к расширению Террора.

И это еще не все. Судя по всему, современный мир — это не что иное, как мир рабов и господ, поскольку современные идеологии, меняющие лик мира, научились у Гегеля осмысливать историю в категориях диалектики «господство — рабство». Если в первое утро творения под пустынным небом существует всего один господин и один раб, и даже если трансцендентного бога связывает с людьми только отношение господина и раба, то в мире не может быть иного закона, кроме закона силы. До сих пор в отношения между господином и рабом мог вмешаться только Бог или принцип, стоящий выше и господина, и раба, благодаря чему история людей не сводилась исключительно к повести об их победах или поражениях. Усилия Гегеля, а затем и гегельянцев были направлены на обратное — на постепенное разрушение всякой трансцендентности и всякой тоски по трансцендентности. Хотя учение Гегеля гораздо полнее представлений левых гегельянцев, которые в конечном итоге взяли над ним верх, тем не менее именно он своей диалектикой господства и рабства дает ХХ веку решающее оправдание властного духа. Победитель всегда прав — таков урок, который мы можем извлечь из величайшей немецкой философской системы XIX века. Разумеется, в величественной постройке гегелевской архитектуры найдутся элементы, способные частично опровергнуть этот вывод. Но идеология ХХ века не стала цепляться за то, что было крайне неудачно названо идеализмом йенского философа. Образ Гегеля, возрожденный в русском коммунизме, был переиначен поочередно Давидом Штраусом, Бруно Бауэром, Фейербахом, Марксом и прочими левыми гегельянцами. Но нас интересует только Гегель, поскольку только он оказал влияние на историю нашего времени. Если Гегель и Ницше служат оправданием хозяевам Дахау и Караганды[44], это не значит, что вся их философия достойна осуждения. Но это дает повод заподозрить, что какой-то из поворотов их мысли или логики мог привести к этим ужасным последствиям.

Ницшеанский нигилизм методичен. «Феноменология духа» — это еще и педагогическое произведение. Появившееся на стыке веков, оно поэтапно описывает воспитание совести на пути к абсолютной правде. Это своего рода метафизический «Эмиль»[45]. Каждый этап — это ошибка, кстати, сопровождающаяся почти всегда фатальными историческими санкциями, затрагивающими либо совесть, либо цивилизацию, в которой та находит свое отражение. Гегель поставил перед собой цель показать необходимость этих болезненных этапов. «Феноменология», если рассматривать один из ее аспектов, есть размышление об отчаянии и смерти. Просто это отчаяние пытается предстать методичным, поскольку в конце истории оно должно преобразоваться в удовлетворение и абсолютную мудрость. Впрочем, у этой педагогики имеется дефект: она предполагает, что учиться у нее будут только отличники; ее уроки были восприняты дословно, тогда как словесная форма служила лишь выражением духа. То же самое относится к знаменитому анализу господства и рабства[46].

По Гегелю, животное обладает врожденным осознанием внешнего мира, самоощущением, но не самосознанием, что и отличает его от человека. Самосознание зарождается лишь в тот момент, когда человек осознает себя как обладающего знанием субъекта. Следовательно, самосознание — это прежде всего осознание себя. Для самоутверждения ему необходимо отличаться от того, что им не является. Человек — это создание, которому для утверждения своего бытия и своего отличия от других необходимо отрицание. От природного мира самосознание отличает не просто созерцание, при котором происходит отождествление с внешним миром и наступает забвение себя, а желание, испытываемое по отношению к миру. Именно это желание напоминает самосознанию о том, что оно есть, показывая, что оно отличается от внешнего мира. В своем желании самосознание воспринимает мир как нечто, чего у него нет, но что существует и что оно хочет иметь ради собственного бытия, чтобы это нечто перестало существовать. Следовательно, самосознание — это всегда желание. Чтобы продолжать быть, его желание должно быть удовлетворено; самосознание не может найти удовлетворения, пока не утолит своего желания. Ради его утоления оно действует, тем самым отрицая и уничтожая желаемое. Самосознание — это отрицание. Действовать — значит разрушать, давая рождение духовной реальности сознания. Но разрушение объекта, не обладающего сознанием, например, куска мяса во время еды, есть животный акт. Потреблять еще не значит обладать сознанием. Необходимо, чтобы сознательное желание было направлено на что-то еще кроме лишенной сознания природы. Единственная в мире вещь, отличная от природы, как раз и есть самосознание. Следовательно, нужно, чтобы желание было направлено на другое желание, чтобы одно самосознание удовлетворялось за счет другого самосознания. Говоря простым языком, пока человек ограничивается животным существованием, он не признается другими и самим собой человеком. Ему необходимо признание других людей. Всякое сознание в принципе есть желание получить признание и одобрение в этом качестве со стороны других сознаний. Мы суть порождение других людей. Только в обществе мы обретаем человеческую ценность, превосходящую ценность животную.