Сталин, Иван Грозный и другие - Борис Семенович Илизаров

предыдущих книг, в том числе «Ивана Грозного», он писал не на базе первоисточников, а на основании исследовательской литературы, т. е. работ других авторов. Так пишутся учебники или популярные очерки, но не строгие научные исследования. Виппер хорошо владел навыками педагога и популяризатора.

Приступая к обновлению книги и предполагая обсудить материал с коллегами по цеху, Виппер предварительно набросал десять тезисов. Не сохранилось никаких других следов углубленной работы с немецкоязычными первоисточниками, и это несмотря на то, что немецкий и латинский языки он знал великолепно. Его научный метод прост: сначала формулируется тезис, который затем в докладе и книге подкрепляется ловко подставленной цитатой из опубликованного на русском языке текста немецкого первоисточника. Здесь он демонстрирует так называемый «иллюстративный метод» в историческом исследовании. И в другом он сразу превзошел самого себя дореволюционного, поскольку реэмигрант Виппер подошел к решению задачи как истый советский начетчик от науки (откуда что взялось?). После него развязное отношение к интерпретации древних источников на долгие годы стало чуть ли не нормой в советской медиевистике. Даже Бахрушин и Смирнов, испытанные тюрьмой, ссылкой, «марксистско-ленинской идеологией», а после всего этого хорошо прикормленные советской властью, держали себя более сдержанно. Остановлюсь только на наиболее существенных тезисах Виппера.

Первым тезисом он перечеркнул всю предыдущую историографию, намекнув на себя как на первооткрывателя нового подхода к фигуре царя, который якобы был подкреплен вновь опубликованными источниками. «Публикация Записок о Московии Штадена и Шлихтинга лишь на немногих русских историков произвела[151] впечатление нового материала для осуждения Грозного как нервического, капризного тирана, а опричнины как системы террора и ограбления большей части государства. Большинство ученых реагировали на эти старые обвинения, выплывшие наружу лишь через три с половиной столетия, новыми исследованиями, которые показали реформаторский, конструктивный характер учреждений, называвшихся опричниной в теч. семи лет (1565–1572) и нисколько не оборвавшихся в 1572 г., когда произошла лишь перемена их наименования»[152]. Здесь (как затем в докладе и во втором издании книги) не названо ни одного имени «большинства» историков, ни одной работы. Под «большинством ученых», которые узрели в опричнине «реформаторский характер» он скорее всего имел в виду самого себя и первое издание своего «Грозного». Мы помним, что он и последний крупный медиевист переходного времени академик С.Ф. Платонов в свое время сделали вид, что незнакомы со «сказаниями» упомянутых в тезисах иностранцев. Платонов же, отдавая должное книге Виппера, оставался на традиционно двойственной позиции. С одной стороны, он писал: «Как ни судить о личном поведении Грозного, он останется как государственный деятель и политик крупной величиной»[153]. С другой стороны, в той же книге хоть и скороговоркой, но отмечал, что царь страдал манией преследования, имел «садистические» наклонности, был виновен в убийстве сына, загубив тем самым династию, и т. д. А в курсе лекций по русской истории, десятое издание которого вышло в 1917 г., Платонов афористично заявил: «Душа Грозного была всегда ниже его ума»[154]. М.Н. Покровский, а за ним и представители его «школы» придерживались обычного марксистско-позитивистского взгляда: в каждом историческом деятеле видели представителя тех или иных классовых и иных социальных сил, а не свободную человеческую личность, и потому всячески уходили от моральных оценок. После Виппера (1922 г.), безусловно, положительные характеристики царю Ивану IV были впервые даны в учебнике для младших классов под редакцией А.В. Шестакова, вышедшем в 1937 г. Главку о царе Сталин редактировал собственноручно и сразу в нескольких экземплярах макета учебника[155]. И только после этого появились панегирики в учебниках для вузов, в работах С. Бахрушина, И. Смирнова, П. Садикова, С. Эйзенштейна, Ал. Толстого, В. Костылева и др. В тезисах Виппера опричнина характеризуется, как глубоко продуманная, а не спонтанная политика царя, причем в терминах сталинской эпохи: «чистка личного состава», «внутренний враг» и т. п. Привычка к модернизации прошлого через модернизацию языка и понятий осталась у него до конца дней.

«1570–1572 гг. происходила только чистка личного состава, – писал Виппер в очередном тезисе, – учрежденного в 1565 г. «государева удела», и в связи с этим устранено было ставшее не популярным названием его опричнины. Борьба с внутренним врагом оказалась успешная, оттого ослабели казни и опалы. Территории учрежденного в 1565 г. государева удела предстояло в дальнейшем расширяться, а его администрации разрастаться в виду того, что увеличились трудности внешней войны»[156]. Опричнина, по Випперу, несмотря на формальную отмену (об этом историки узнали впервые из записок Штадена), продолжала существовать и в дальнейшем как форма повседневной государственной жизни. В это время еще не были проведены исследования, позволившие уже в постсталинское время судить о конечной судьбе опричнины и подлинных «успехах» в борьбе «с внутренним» и внешним врагом[157]. Наш же историк пишет обо всем, как о факте доказанном. Вообще же, между его рукописными фрагментами нет очевидной связи, в них содержатся лишь ключевые для автора моменты запланированного доклада, что правомерно, если бы не отсутствие глубинной проработки исторических источников и непредвзятость суждений. Виппер положительно упомянул труды Садикова и Полосина. Несколько более подробно описал переговоры царя с польским королем Стефаном Баторием, которому отдал должное еще в 1922 г. В другом тезисе затронул вопрос о царском титуле, характеризующем масштаб притязаний царя. Но вот он пишет важный тезис о целях и последствиях Ливонской войны: «В 1582 г. состоялось трагическое завершение великой войны. Ее главной целью было открыть доступ к морю, вступить в общеевропейский обмен, занять положение в европейском мире. Но промежуточная сторона, Ливония и сама по себе представляла ценные владения, в которой за 20 лет московитяне сумели довольно прочно утвердиться: искусство в деле обрусения и колонизации западных областей стало в 16 в., во всяком случае, не ниже, чем XIX в., а вернее даже выше. Во время мирных переговоров московские уполномоченные отдали большое внимание вопросу о возвращении церковных имуществ, помещенных в Ливонии; православных церквей было немало выстроено в восточной части края.

Уступка Ливонии означала для множества русских, в ней прижившихся, выселением»[158].

Виппера не было в СССР в то время, когда большевики-ленинцы и сам наркомнац Сталин вполне искренне считали, что политика насильственной русификации, проводившаяся на протяжении столетий царизмом, стала одной из причин, приведших к революции. Больше думая о современной войне и современных политиках, чем о древности, Виппер за несколько лет до Сталина[159] тезисно записал схожий панегирик русскому народу: «Московское государство в эпоху военного разгрома живет еще старыми запасами сил, накопившихся за целые столетия. Не успел также истратиться и разложиться и тот изумительный человеческий материал, который зовется русским народом, та крепкая, бедная потребностями, долготерпеливая, привязанная к родному краю масса