Контролер. Книга первая. На пороге - Юрий Никитин

– Ну почему? – ответил я скромно. – Мы и прогресс как бы двигаем в перерывах между завтраком и обедом. Иногда и до ужина что-то успеваем.

Она фыркнула.

– А после ужина сразу спать?

Я поднес ко рту руку тыльной стороной кисти, там микрофон, который я из часов перенес в браслет:

– Остап Шухевович, Медведев в лаборатории?.. Я там оставлял на него своих мышек… Как они там, переживаю. Мышки не люди, они никого не обижают.

Ингрид бросила на меня взгляд, полный подозрения, я движением пальца вывел изображение на лобовой экран. Геращенко улыбнулся ей и даже самую чуточку поклонился.

– Медведев?.. Шутишь?.. – ответил он, и в его интеллигентном голосе потомственного ученого прозвучало неприкрытое презрение. – Он сегодня вдруг свихнулся на здоровом образе жизни!..

– Что-что? – переспросил я, не веря собственным ушам. – Медведев?.. Наш чемпион по обожрунству?

Он сказал с сарказмом:

– Да, наш худышечка. Так что тю-тю, теперь на работе не задержится и на минуту!

Я взглянул на циферблат часов, все верно, рабочий день кончился.

– Это как? – уточнил я. – В йогу ушел? В буддизьм?.. Тьфу, буддеизьм?

– Лучше бы в буддизм, – ответил Геращенко так же глумливо. – А то мы сегодня целый день слышим от него: это есть вредно, в этом мало витаминов, а в этом не те, а здесь вообще в воздухе много радона…

Я сказал хмуро:

– Знакомо. Сейчас это помешательство прет во все стороны быстрее гриппа.

Он снова улыбнулся Ингрид, но мне сказал с невыразимым презрением:

– Сейчас? Оно всегда перло. Только раньше о нем говорить было неприлично. Но, к счастью, у нормальных людей проходит быстрее насморка. Я вон тоже попробовал… Полдня был вегетарианцем, вспомнить страшно! А потом подумал: а на фига?

Ингрид нахмурилась, переспросила.

– Простите, что вмешиваюсь, но почему неприлично?

Он посмотрел на меня.

– Твоя девушка совсем дикая?

Я сказал нервно и громче, чем собирался:

– Какая девушка, какая девушка? Где вы ее увидели?.. Остап Шухевович, это же самый настоящий, простите за грубое выражение, офицер полиции!

– Да? – переспросил он озадаченно. – А я думал, это униформа для игры. Ты же любишь всякие непристойности.

– Сплюньте, – сказал я умоляюще. – Это настоящая полиция. Так что будьте осторожнее с терминами, как бы они ни были точны в научном смысле, но у полиции свои понятия о законах мироздания и даже свой устав Ньютона! Полномочия силовых структур, кстати, все расширяют и расширяют… в интересах демократии, конечно.

Ингрид процедила мстительно:

– И по многочисленным просьбам трудящихся. И к ним примкнувшим.

– Молчу, – сказал Геращенко испуганно.

– Значит, – сказал я, – Медведев тоже наконец-то взялся за ум и сбросит хотя бы полцентнера?

– Посмотрим, – буркнул он. – Надеешься, что бутерброды начнет отдавать тебе?

– Точно, – ответил я. – Покупать будет по инерции, а потом куда девать?.. Молодец, идет в ногу со временем, но жаль, если он уже ушел и оставил моих мышек без присмотра.

Он сказал успокаивающе:

– За них не волнуйся, он твоих кормит лучше, чем своих. Точно по графику. Я сам проследил.

– Спасибо, – сказал я. – Извините за беспокойство, до свидания. Ингрид, не спи.

Экран погас, мы некоторое время ехали молча, наконец она поинтересовалась, глядя на дорогу:

– О каких непристойностях он говорил?.. Не бойся, никому не скажу. Я видела всякое.

Я поморщился.

– Обычные шуточки яйцеголовых. В то время, как вы все развлекаетесь подобным образом, мы можем только чесать языками на ту тему. А так даже спать остаемся на лабораторных столах, чтобы сразу с утра не терять время на поездку.

Она хмыкнула.

– Рассказывай.

– Не веришь?

Она покачала головой.

– Слышала, творческий мир как раз и придумывает все непристойности, которые потом входят в наш мир и портят жизнь целому поколению.

– То писатели, – сказал я клятвенно. – Они как бы тоже творческие люди, хотя интеллектом пониже, а моралью пожиже. Это они больше всех пьют, развратничают, наркоманят, устраивают заговоры, бунты, мятежи и призывают сменить правительство на что-нибудь еще похуже, чтобы жить интереснее и черпать вдохновение… Нерон, что поджег Рим, был поэтом, а не ученым. Ученый бы такого не сделал!

Она фыркнула.

– Ну да, ученый бы сжег всю Римскую империю. Крепись, мы уже почти прибыли.

Я проводил взглядом яркую вывеску, что проплыла и осталась позади, пробормотал:

– Проезжаем вторую кафешку… Ты меня в какой-то подпольный притон везешь?

– Точно, – подтвердила она. – С тайными боями насмерть. Проигравший получает все. Не хочешь поучаствовать?

Я сдвинул плечами.

– То, что для вас все, для нас, яйцеголовых, говно на палочке. Как бы тебе на пальцах подоступнее… У вас, к примеру, восторгаются владельцами дорогих яхт, куда можно загрузить полсотни длинноногих моделей и сотню приятелей, а у нас таким руки не подадут, да и в наш клуб не пустят. Мы, яйцеголовые, хорошо понимаем, что хотя денежные потоки в ваших руках, но мир меняем мы. Так что могу участвовать, но не изволю. А вот вы даже если захотите у нас поучаствовать, то…

Она прервала злобно:

– Не выпендривайся.

Я перевел дыхание, сказал уже миролюбивее:

– Ты права, что-то завелся. Наверное, от голода. Пора нам, ученым, брать власть в свои руки, пока женщины еще не обрушили землю в бездну.

Она указала взглядом на вырастающий впереди новенький с иголочки высотный дом, явно выстроенный в этом месяце, от силы, в прошлом.

– Вон мои окна, видишь?..

– Это все твои? – спросил я. – Хорошо живешь.

– Не умничай, мои почти под крышей. Если вздумаешь выброситься, то хряпнешься прямо на асфальт.

– Свинство какое, – сказал я расстроенно. – Все выпадают только на крыши автомобилей, а я на асфальт! Причем попадают точно-точно посредине крыш, а я ляпнусь мимо?

– Вот-вот, – сказала она злорадно, – учти!

– Учел, – ответил я. – Ты тоже не промахнись.

– Что-о-о?

– Не промахнись, – пояснил я, – когда будешь меня выбрасывать. Со злости у тебя руки дрожат, я заметил. И в глазах двоится. И морда такая прекрасно перекошенная в благородной ярости валькирии, что просто божий ангел!.. В день изгнания с небес.