Игра по правилам - Дик Фрэнсис

— Он вами гордился, — сказал Трелони.

— Гордился? — удивленно переспросил я. Он едва заметно кивнул.

— По субботам утром мы часто играли вместе в гольф, и иногда он стремился закончить до начала скачек в Сандауне в два часа или еще каких-нибудь, и все потому, что в состязаниях принимали участие вы и их показывали по телевизору. Он любил смотреть на вас. Ему нравилось, когда вы побеждали.

— Он никогда не говорил мне, — с сожалением сказал я.

— Это не в его духе, насколько я могу судить. Пару раз мы смотрели скачки вместе, и, после того как вы выиграли, он сказал лишь: «Вот и хорошо».

— А когда я не побеждал?

— Когда не побеждали? — Он улыбнулся. — Вообще ничего. Как-то раз, когда вы чуть не сломали себе шею, упав с лошади, он сказал, что будет рад, если вы бросите это занятие, поскольку скачки связаны с большим риском. Ирония судьбы, а?

— Да.

— Боже мой, как мне будет его не хватать. — Его голос прозвучал глухо. — Двадцать лет мы были друзьями.

Я почувствовал, что завидую ему. Мне невыносимо хотелось того, что уже никогда не вернуть, и чем больше я слушал людей, вспоминавших Гревила, тем горестней мне становилось.

— Вы полицейский судья? — спросил я.

Он кивнул.

— Мы часто вместе сидели на судебных заседаниях. Я стал заниматься этим благодаря Гревилу, но мне всегда было далеко до него в этом отношении. Казалось, он инстинктивно мог отличить ложь от правды. «Искренность и доброта всегда очевидны, — говорил он, — и лишь в их отсутствие начинаешь искать ответы на вопросы».

— Какие дела вы разбирали... разбираете?

— Всякие. — Он мельком улыбнулся. — Воровство. Бродяжничество. Хранение наркотиков. Уклонение от платы за лицензию на телетрансляции. Преступления на сексуальной почве... я имею в виду проституцию, изнасилования, совращение несовершеннолетних. Гревил, казалось, мог всегда безошибочно сказать, где кроется ложь.

— Продолжайте, — попросил я, когда он замолчал. — Что-нибудь еще?

— В Вест-Лондоне много дипломатов из разных посольств. Вы не поверите, что они вытворяют, пользуясь дипломатическим иммунитетом. Гревил ненавидел дипломатическую неприкосновенность, но мы вынуждены ее предоставлять. Кроме этого, мы имеем дело со всякими мелкими бизнесменами, которые «по забывчивости» не платят дорожные налоги, разъезжая на служебных машинах, и разбираем сотни случаев угона машин. Другие дорожные нарушения, например, превышение скорости и тому подобное, разбираются отдельно, как и мелкие правонарушения и дела несовершеннолетних. Иногда нам достается и предварительное следствие дел об убийствах, но мы, разумеется, должны передавать их в суд коронеров.

— Вас все это никогда не угнетало? — поинтересовался я.

Сделав глоток, он задумчиво посмотрел на меня.

— От этого грустно, — наконец произнес он. — Наряду с откровенным злодейством нам доводится видеть много глупости и нелепости. Порой это вызывает смех. Я бы не сказал, что это действует угнетающе, — ты учишься видеть подноготную мира, видеть грязь и обман, смотреть на мир глазами преступников и понимать их порочную логику. Однако это лишь временная утрата иллюзий — суд заседает не каждый день, а только дважды в месяц, как в нашем с Гревилом случае, плюс немного работы в комиссии. Кстати, вот то, что я хотел у вас попросить:

Гревил делал записи по вопросу о выдаче лицензии на открытие какого-то новомодного игорного клуба. Он говорил, что ему стали известны тревожные сведения об одном из его организаторов, и на очередном заседании комиссии Гревил собирался выступить с ходатайством об отклонении их просьбы, несмотря на то, что изначально мы были склонны решить этот вопрос положительно.

— Боюсь, что я пока еще не нашел ничего похожего на эти записи, — ответил я.

— Черт... Куда же он мог их положить?

— Не знаю. Но тем не менее я буду искать. «Мне не составит большого труда заодно со злополучным С поискать и эти записи».

Сунув руку во внутренний карман пиджака, Эллиот Трелони достал оттуда два плоских черных предмета, одним из которых была записная книжка, а другой напоминал портсигар.

— Вещи Гревила, — сказал он. — Я принес это вам.

Он положил их на столик и придвинул ко мне своими пухлыми, несколько неуклюжими на вид пальцами.

— Это он давал мне на время. — Он показал на то, что напоминало портсигар. — А книжку забыл на столе после заседания комиссии на прошлой неделе.

— Спасибо, — ответил я. Открыв плоскую черную коробочку, я обнаружил внутри миниатюрные электронные шахматы, выглядевшие для любого игрока весьма соблазнительно. Я взглянул на Трелони. Его взгляд непроизвольно выражал глубокую грусть.

— Хотите оставить? — спросил я. — Я понимаю, что в них ничего особенного, но, если хотите, можете взять их себе.

— Если вы действительно не против. Я покачал головой, и он убрал шахматы назад в карман.

— Мы с Гревилом любили поиграть... Проклятье! — вырвалось у него с досадой. — Как могла случиться такая нелепость?

Вряд ли можно было что-нибудь на это ответить. Я с горечью в душе взял черную книжку и открыл ее наугад.

— Зло презирает добро, — прочел я вслух, — криводушие — истину.

— Мысли Мао, — коротко заметил Трелони, выходя из раздумья. — Я обычно подшучивал над ним. Он говорил, что у него осталась университетская привычка записывать свои мысли, чтобы лучше в них разобраться. Когда я узнал о его смерти, то прочел эту книжку от корки до корки. Я даже кое-что переписал из нее и надеюсь, это не вызовет вашего недовольства. — Он улыбнулся. — Некоторые моменты в ней покажутся вам весьма интересными.

— Про лошадей?

— И об этом тоже.

Я сунул книжку в уже порядком набитый карман брюк и, неожиданно кое о чем вспомнив, извлек оттуда другую записную книжку с календарем скачек. Объяснив что к чему, я показал ее Трелони.

— Я позвонил по этому номеру, — пояснил я, перелистнув страницы и указывая на цифры, — назвал имя Гревила, и какая-то женщина недвусмысленно дала мне понять, чтобы я больше не звонил, так как она не желает слышать это имя в своем доме.

Эллиот Трелони недоуменно моргнул глазами.

— Сказать такое о Гревиле? Трудно поверить.

— Мне тоже. Не могло ли это быть связано с одним из ваших судебных разбирательств? С кем-нибудь, кого признали виновным?

— Гм. Возможно. — Он немного подумал. — Если хотите, я, вероятно, мог бы выяснить, чей это номер. Однако непонятно, почему он оказался у Гревила в записной книжке. Так вы хотите прояснить, в чем тут дело?

— Мне просто показалось это странным, — сказал я.

— Действительно.

Достав из другого внутреннего кармана золотистый карандаш, он записал номер в тонкую записную книжку в черной кожаной обложке с золотыми уголками.