Сад вечерних туманов - Тан Тван Энг

– Магнус рассказал мне, что случилось с вашей сестрой. Сочувствую.

Я отвернулась от него.

Копитьям все больше заполнялась народом. Фредерик разбил яйцо всмятку о блюдце и выскреб чайной ложкой все, что было внутри скорлупы. Несколько раз сыпанул в водянистое содержимое белого перца и щедро сдобрил соевым соусом.

– Ну, вы и впрямь набрались наших привычек, – сказала я. – Сколько времени вы оставались здесь в тот ваш первый приезд?

– Всего месяц, – ответил Фредерик, вытирая губы носовым платком. – Я знал, что захочу снова когда-нибудь вернуться сюда. Не было другого места на свете, где мне хотелось бы жить.

От счастливых воспоминаний глаза его засияли, но несколько секунд спустя блеск угас, наверное, от осознания утраченного детства. В тот краткий миг я увидела мальчика, каким он когда-то был, а в воображении моем промелькнул старик, каким ему еще предстояло стать.

– Вы вернулись в конце концов, – произнесла я.

– Четыре года назад умерла моя мать. Я написал Магнусу. Он попросил меня перебраться сюда, чтобы помогать ему управлять плантацией, – рассказывал Фредерик. – Принять предложение я не мог: хотелось завершить учебу. Вы будете это есть?

Он кивнул на последний кусок тоста у меня на тарелке. Я подвинула ее к нему.

– Родезийские африканские стрелки после войны были распущены, но в прошлом году полк собрали снова. Когда я услышал, что прежнюю мою часть отправляют в Малайю сражаться с красными, я вновь пошел на службу. – Он умолк, оглядывая кофейню. – Думал, кампания будет легкой – поохотимся на коммунистов. Только вышло все совсем не так.

– Вы где были во время войны?

– В Бирме. Насмотрелся там настоящих ужасов… – Фредерик нерешительно примолк. – Так… как это у вас получается, а? Как вы смотрите джапу в лицо… день за днем… после того, что они с вами сделали?

Обдумывание ответа заняло у меня несколько минут.

– Дел так много, что, по правде говоря, когда мы работаем, у меня нет времени думать о чем-то еще, – выговорила я наконец.

Фредерик смотрел на меня недоверчиво, и я решила быть с ним откровенной:

– Только время от времени что-то им сказанное: слово или фраза – впиваются в память и воскрешают то, что я считала уже похороненным навечно.

Мне припомнилось случившееся накануне вечером.

Аритомо подвел меня к штабелю из деревьев, которые спилил месяцем раньше. Стволы были очищены от веток. «Возьмите одного из рабочих, распилите эти марута[131]на поленья поменьше и уберите их», – распорядился он. Вместо того чтобы выполнять его приказ, я развернулась и быстро поспешила прочь. Слышала, как он звал меня, но не остановилась. Я шла все быстрее, забираясь в глубь сада. Спотыкалась, падала, вставала и шла, шла вверх по склону, пока не оказалась на краю высокого обрыва – лишь горы да небо были передо мною.

Не знаю, сколько времени я простояла там.

Потом я почувствовала, как ко мне приближается Аритомо. «Марута», – заговорила я, глядя прямо перед собой. – Так офицеры в лагере звали нас: бревна. Мы для них были всего лишь бревна. Можно рубить, можно пилить, можно в пепел сжечь». Какое-то время садовник молчал. Потом тронул меня за руку: «У вас кровь течет». Взял меня за локоть и прижал свой носовой платок к моей ссадине…

– «Чжоу нех ах мах чау хай!» – громкое дружелюбное ругательство на кантонском китайском вернуло меня обратно в копитьям. Фредерик смотрел на меня во все глаза. Я моргнула несколько раз, допила кофе и повернулась на стуле. Через пару столиков от нас сидели несколько седовласых китайцев. Один из них, тощий и сухопарый, развернул какую-то китайскую газету. Кто-то выкрикнул: «Дьям, дьям! Mo чу»[132], – и разговор сменился молчанием ожидания. Выкрикнувший оглядел каждого из своих приятелей и принялся медленно с расстановкой вслух читать что-то из газеты.

– И вот это я вижу в каждой копитьям, в какую ни зайду, – сказал Фредерик. Всем было известно, что К-Ты наведываются в заведения вроде этого, чтобы разузнать новости и передать донесения своим курьерам.

– Я завтра уезжаю, – сообщил Фредерик. – Моих солдат попросили помочь перевезти скваттеров из их поселения в новую деревню.

Во время японской оккупации тысячи китайцев перебрались жить на окраины джунглей, изо всех сил стараясь не попасться на глаза Кэмпэйтаю, надеясь, что в зарослях их не обнаружат и не поубивают. Уже шесть лет, как кончилась война, но люди так и остаются во временных поселениях, добывая себе пропитание крестьянским трудом на земле. Коммунисты использовали скваттеров как источник продуктов и медикаментов, информации и денег по подписке: скваттеры составляли Мин Юн, «народное движение». Генерал-лейтенант сэр Гарольд Бриггс[133], начальник оперативного управления, осознавал, что во время Чрезвычайного положения они представляют собой серьезную опасность. По всей стране армия занималась переселением полумиллиона человек: всех, до каждого ребенка, до каждой бабульки, до каждой семьи со всем ее скарбом скотиной – в специально отстроенные «новые деревни».

– Вы какое поселение переселяете? – спросила я.

– Я бы на вашем месте не интересовался этим, – усмехнулся он, грозя мне пальцем. – И выпытывать у меня, где находится Сан-Чуен, вам тоже нельзя.

– Просто проверяю, как вы умеете тайны хранить.

Помолчав немного, я добавила:

– Мне пришлось съездить в одну из таких «новых деревень», когда я была обвинителем.

– Это вы вели… дело Чан Лю Фунг? – Он глянул на меня с возросшим интересом. – Об этом в новостях все время трубили.

– Это было последнее дело, в котором я представляла обвинение.

Чан Лю Фунг, тридцатилетняя сборщица каучука, была поймана на снабжении террористов продовольствием и изобличена как их курьер. Я побывала в ее доме в Салак-Саут, милях в десяти[134]от Куала-Лумпура, чтобы составить себе представление, как она умудрялась тайком передавать продукты и сведения. «Новая деревня», куда ее переселили, стала домом для шести сотен скваттеров и их семей. Двойная ограда в семь футов высотой, с колючей проволокой поверху, защищала открытую полоску ничейной земли шириною в десять футов[135]. Вооруженные охранники на сторожевых вышках несли вахту по периметру. Жителей деревни обыскивали, а лица сличали с фото на их удостоверениях личности – каждое утро, когда они проходили через ворота. Процедура повторялась, когда они вечером возвращались домой.