Пленник моря. Встречи с Айвазовским - Николай Кузьмин

Рассеянные по всему миру несколько тысяч картин вместе с собранием полотен художественной галереи его, завещанной беззаветно любимой им родине, будут всегда красноречиво говорить о его творчестве, заслугах и славе.

Не говорит ли также все это нам, что Айвазовский не умер для нас?

Славный друг Н. В. Гоголя, М. И. Глинки, А. Н. Майкова и др., приветствованный в день выхода с золотой медалью из Академии художеств сходящим в гроб великим Пушкиным, заметившим тогда еще и оценившим за 3 месяца до своей кончины его выдающееся и редкое дарование при посещении с женой Натальей Николаевной в 1836 году выставки картин молодых, оканчивающих в тот год курс художников, – принадлежит вполне по заслугам и творчеству к той плеяде немеркнущих созвездий, имена которых звучат для нас незабвенным и дорогим отголоском.

В бытность свою в Петербурге, в марте прошлого года, кроме нескольких небольших картин, написанных им, профессор И. К. Айвазовский вел дневник в виде коротких заметок о разных впечатлениях и встречах и мыслей по вопросам художества, и занес в альбом с этими заметками несколько написанных пером этюдов нашей северной природы, которые он мне показывал. Интересно было бы, конечно, познакомиться со всем, что касается великого художника, этого незабвенного, исторически русского человека и русского поэта-художника, которого многие считают творцом школы морской живописи.

Из Петербурга Иван Константинович уехал 83-х лет и, неудивительно поэтому, несколько утомленным деятельными хлопотами по устройству своей прощальной выставки и – как всегда, когда человек приезжает на короткое время, – непривычным в обычное время особенно энергичным и светским образом жизни. Написав здесь еще около десятка новых картин, в том числе одну для меня («Лунная ночь на берегу Черного моря»), Пасху он, как всегда, желал встретить и провести в родной Феодосии. По болезни я не мог провожать его на вокзал, но был у него накануне отъезда и провел с ним целое утро… увы, последнее в жизни.

Мы много говорили с ним о Л. Н. Толстом, Ф. М. Достоевском и Гоголе. И. К. с оживлением вспоминал о некоторых крымских и киевских знакомых, о предстоящей поездке в Италию, где началась его всемирная слава, приглашал меня к себе осенью и даже продиктовал мне еще одну литературную заметку для моей книги, прося прислать ему корректурные листы и обещая выслать в свою очередь мне еще несколько снимков своих новых громадных холстов. При этом он предлагал мне подарить один из бывших с ним этюдов (масляными красками); из вежливости я отклонил его предложение, так как я имел одну из последних его работ и не предвидел его скорой кончины…

Уехав в Страстную среду 1900 г., маститый художник приехал к себе здоровым и бодрым. В Петербург он не решался выезжать ранней весной иначе как в карете, а там, накануне смерти, он сделал пятьдесят верст в открытом экипаже, выехав в свое имение Шах-Мамай и вернувшись обратно. Перед смертью Айвазовский гулял с женой Анной Никитишной и даже ожидал к себе гостей.

Умер он легко – от кровоизлияния в мозг, без страданий, моментально, сидя в кресле: почувствовал себя дурно и только успел позвонить. Вся Феодосия поражена была его неожиданной кончиной 19 апреля. Депутации германских и французских художников возложили венки на его покрытую сплошным ковром цветов свежемогильную насыпь. Город и здания облеклись в траур; телеграммы с выражением соболезнований из Парижа, Вены, Берлина и Рима доказали, что Айвазовский был всемирно известным художником. Отъезд в чужие края, под небо Италии, он замышлял даже незадолго до смерти, о чем и писал мне, но мечтам его уже не суждено было сбыться – выставка в Петербурге стала его лебединой песнью.

В Петербурге, где художник так недавно еще был, как будто приехав проститься со всеми, смерть Айвазовского произвела глубокое впечатлите на всех, кто мало-мальски интересовался и дорожил успехом искусства.

22 апреля в церкви Императорской академии художеств отслужена была панихида по знаменитому маринисту, заслуженному профессору живописи И. К. Айвазовскому. На панихиде присутствовало множество молящихся, и профессора академии, и художники с вице-президентом Академии художеств гр. И. И. Толстым. Стройно пел хор учащихся академии. Многие дамы плакали в церкви.

На следующей затем неделе в присутствии Августейшего президента Императорской академии художеств великого князя Владимира Александровича и многих высокопоставленных особ, профессоров академии, художников, родственников, а также целой толпы молящихся, многочисленным столичным духовенством была отслужена торжественная панихида по Айвазовскому в нашей армянской церкви на Невском проспекте, для знакомых его и родственников. По окончании панихиды долго еще не расходились молящиеся из церкви, обмениваясь живыми впечатлениями по поводу неожиданной смерти и обаятельной личности маститого старца художника, очаровывавшего всегда всех своим талантом и добротой. Здесь передавались друг другу еще недавние свежие впечатления (две недели назад только художник покинул нашу северную столицу, где вел очень деятельный образ жизни). Об этом и вспоминали теперь.

Глаза всех присутствующих как-то невольно обращались на чудную большую морскую живописную картину-образ, пожертвованную еще в 1887 году И. К. Айвазовским, как прихожанином церкви, и перед картиной, находящейся у боковой входной двери в церковь, образовалась плотная толпа зрителей, которые не могли глаз оторвать от этой прекрасной картины, слышались восторженные отзывы. То была последняя невольная дань могучему таланту гениального нашего художника.

Похороны И. К. Айвазовского. 1900 г.

Письмо И. К. Айвазовского к А. Р. Томилову о впечатлениях от крымской природы и написанных картинах.

17 марта 1839 г., Феодосия

Милостивый государь, Алексей Романович! Так как завтра я должен исповедываться, и чтобы уменьшить свои грехи, сегодня спешу к Вам писать. Это непростительно, что до сих пор не писал к Вам. Что же делать – это один из моих недостатков, от которого трудно отвыкать, – все откладывать. Кроме сильных впечатлений [от] моментов природы, [после] которых с нетерпением жду той минуты, в которую начну писать, а в прочих случаях признаюсь сам, что очень неаккуратен, нечего делать. Вам есть много чего писать, если только успею. Сколько перемены в моих понятиях о природе, сколько новых прелестей добился и сколько предстоит впереди, которые теперь кажется скрываются за золотистым горизонтом, к которому много времени нужно, чтобы дойти. Здесь не близок горизонт, или лучше сказать, зрачок природы, тут с вершин гор выше облаков я наблюдал природу, и горизонт уже не оканчивается в 20-и верстах от меня, как на севере, а на 200 и на 300 верст есть куда углубляться и зрение Ваше уже не столкнется, как у Вас на севере, с чухонскими лайбами, а здесь и линейные корабли, чуть заметные сквозь облака, которые трутся по морю и составляется целый пейзаж из облаков, и все это под Вами. То-то наш Крым!