Анатомия развода - Ирина Лобановская

— Да ты сама все время прыгаешь, а меня поучаешь! — не удержалась Оля.

—Я прыгаю на одном месте! И далеко ни от кого не отбегаю, — отрезала Анюта. — А ты вроде кузнечика! Странное сочетание с твоей тишиной… Какое-то тут есть противоречие… Хотя оно есть у всех нас, наверное…

И Аня задумалась.

Оля в эти философские загогулины не вникала. Ей было не до того. Она, конечно, побаивалась новизны. Но заставила страх, как и любовь, существовать отдельно от нее, не захватывая целиком, не терзая и не мучая. Ольга просто честно признавалась себе: «Да, я боюсь! Боюсь завтрашнего дня, людей, себя… Ну и что?» И флегматично перелистывала страницы своей жизни дальше, холодно рассматривая собственные чувства и настроения со стороны, взглядом постороннего бесстрастного наблюдателя. Оля теперь никакими эмоциями старалась не проникаться и глубоко в душу их не допускать. Пыталась от них спрятаться, чтобы ненароком снова не сделать себе больно. Они сами по себе, она — сама по себе, совершенно отдельно. Чувствам больше не доверяла, они вообще чересчур абстрактны и спорны. Отныне Ольга признавала и Ценила лишь действия и поступки, то есть реальность, а все, что таилось и пряталось в ее тени, обусловливало и направляло — все это оставалось для Ольги надуманным и мало значащим. И если бы не Игорь…

Оля сознавала, что не права, но ничего не могла с собой поделать. Она как бы подчинилась продиктованным писателем условиям, приняла их… выбора у нее не оставалось. Но Ольга не отнеслась к ним с душой и даже не знала, зачем ей нужны такие отношения. Совершенно лишние… Просто это оказалось единственным способом удержать писателя. А ей хотелось его удержать. Но зачем? Ольга плохо понимала его, они оставались по-прежнему далекими друг от друга, даже вроде бы став близкими. Дальнейшее казалось Оле смутным, темным, а иногда на редкость тоскливым. Старший друг, несмотря ни на что, был повыше интеллектом и совершенно непонятен. Она старательно пробовала понять и дорасти. Ничего не получалось. Оля с болью догадывалась, что в основе любой близости — сердце, а не постель. Она начала не с того, с чего надо было…

«Почему я такая? — иногда задумывалась Оля. — А какая — такая? Ну, не как все… А разве я должна быть такой, как все?»

Она замкнулась и стала сильно сомневаться в любви, нежности и заботливости и даже почти отвергать привязанности, доброту и бескорыстность. Оля хотела жить безмятежно и безветренно. Пусть другие вокруг непрерывно срываются, ломаются под штормовыми предупреждениями и пытаются бороться с проливными дождями! В покое она видела свое счастье.

Спокойно она относилась и к любым бытовым неурядицам. Могла жить без горячей воды, неделями не убирала в своей комнате, перешагивая через мусор на полу и не обращая внимания на коврики пыли на столе и подоконнике. С Ольги достаточно и сегодняшней, ежедневной пыли, и с ней-то не оберешься возни! Недоставало еще собирать пыль минувших дней!

Повсюду валялись неубранные Ольгины юбки, брюки и лифчики. Перед приходом гостей Оля мгновенно и ловко, неплохо навострившись, сбрасывала все шмотки под диван, запихивая их ногой поглубже.

Мать, заглядывая в комнату, удивлялась:

— Ты, наконец, прибралась?

— Да… — бурчала Ольга.

Но тут взгляд матери натыкался на краешек платья, видного из-под дивана.

— А это что?

Оля быстро и злобно заталкивала ногой платье подальше.

Мать безнадежно вздыхала и закрывала за собой дверь. Переделать дочь она давно отчаялась.

Мать родилась и выросла в украинской деревне, где жизнь уходила в вечность неторопливо и умиротворенно. Потом неожиданно вышла замуж за москвича, который приехал к ним на лето строить дома.

— Еврей, что ли? Или немец? — интересовались соседки. — Фамилия чудная…

Оля росла спокойной и тихой. Могла заниматься сама с собой все время, пока не спала. Просыпаясь, она никогда не вопила, как другие дети, а лежала и улыбалась игрушкам, потолку и стенам дома. Иногда на рассвете просовывала сквозь деревянные столбики кроватки маленькую руку и тихонько трогала мать. Осторожно будила. Родители спали рядом. Мать открывала глаза и радовалась: какая у нее хорошая, некапризная, смирная девочка! Просто счастье, а не ребенок! Утешение в жизни!

Но доченька выросла, и мать затемнела лицом от горькой думы. Стало ясно, что любимая девочка не собирается лелеять близкую родительскую старость. Она постоянно куда-то рвалась, сочиняла немыслимые проекты и собиралась выстроить себе новую жизнь. И мать поняла, что любимой дочке сильно недостает обычного, человеческого, и это она сама многого недодала своей Оленьке… Наверное, не так, как надо, воспитала, а теперь ничего не вернуть и не исправить.

Оля очень обижалась на мать и отца, не обеспечивших ей достойной жизни, о какой она мечтала с детства. Они — простые баба и мужик, готовые пахать всю жизнь за копейки как ломовые лошади и еще благодарить за это. Но такая судьба не про нее! Оля не сильно задумывалась о том, почему планида распорядилась именно так, поскольку твердо знала одно — ей предназначено жить по-другому. Знала — и все!

В четырнадцать лет Оле мучительно понадобилось одеться поприличнее и немедленно завести себе немалый гардероб модных шмоток. А в старом Олином шкафчике не разгуляешься. Там висели только синее шерстяное, заношенное до отвращения платье, одна-единственная юбка с блузкой да два летних сарафанчика. Теплую кофту Оле связала мать. А потом как-то к зиме отец купил матери шубу — дорогую, лоснящуюся коричневым натуральным мехом… И мать, смущенная, радостная и гордая, любовно поглядывая на отца, осматривала себя целый день в мутном зеркале и красовалась перед соседками, заглянувшими подивиться такой красоте.

Оля с тоской вспоминала свою задрипанную куртешку, которую уже стыдно носить. Но придет зима, и все равно деваться будет некуда, как только влезать в эту дряхлую одежонку…

— Ну зачем тебе шуба, зачем?! — в отчаянии, не сдержавшись, крикнула Оля вечером матери.

Изумленные мать и отец недоуменно, в замешательстве переглянулись. Оля никогда так прежде не срывалась.

— Ты ведь уже старая!! — кричала любимая дочка. — Для чего тебе наряжаться?! Для кого?! Это мне теперь нужно, только мне!!

Отец с матерью слишком растерялись, чтобы найти слова для ответа.

— Олечка… — смятенно прошептала мать и плюхнулась на табуретку.

Не ожидали… А что они могли ожидать?!

Ссора затухла сама собой, толком не разгоревшись. И хорошо… Но упрямая обида на родителей осталась, обида-долгожительница, как старики Кавказа. Именно тогда Оля решила уехать. Бросить дом навсегда, жить сама по себе, так, как она считает необходимым и важным. Жить для себя, для себя одной… Любимая родителями дочка Оля…

И придумала стричь собак, выпросив, у отца деньги на дорогую импортную машинку для собачьих стрижек.

Она стала грубее, жестче. Требовала у родителей Денег то на кофточку — да это всего-навсего пятьсот рублей! — то на джинсы. И те безропотно давали. Отец стал подрабатывать, мать тоже нашла себе вторую работу.