Играть, чтобы жить. Книга 5. Битва - Дмитрий Рус

Адамант не замечал преград. Стонущий воздух, вскипающая кровь, влажная плоть и сверкающая на срезе кость — все едино. Тела еще осыпались кошмарной мясной нарезкой, а фигура Глеба уже рвалась навстречу первым противникам из числа пятнистых.

Первожрец заметно ускорялся, его силуэт смазывался, уходя из-под цветов раскрывающихся сетей, вспышек заморозки и вскипающей болотом земли. Враги шли на захват, давя уровнями, числом, хитрой экипировкой и незнакомыми абилками.

А вот Глеб шёл калечить и убивать. Поголовье пятнистых требовалось проредить и адамант — лучший инструмент для точечных ликвидаций и массовых казней.

Лопались кольца камуфляжных кольчуг, радуга алых брызг накладывалась на розовые дуги вопящего от упоения жала. От запредельных скоростей вездесущего клинка воздух вскипал перегретой плазмой.

В глазах штабистов восторг начал сменяться суеверным ужасом — среднеуровневый персонаж за секунды крошил неуязвимых пятнистых, демонстрируя невиданные ранее умения. Кто-то из офицеров сдвигался в сторону, щелкая скриншотами или захватывая потоковое видео. Кадры стоили того!

Десяток ударов сердца — и камуфлированные незнакомцы слаженно попятились, оставляя на земле не меньше половины поверженных товарищей. Тактическая пауза, проявившаяся в пространстве фигура тяжело дышащего Первожреца, и портальные арки исторгли из себя еще сотню пятнистых бойцов. Все? Или еще есть резервы?

Видимо все… Наемники рванулись вперед, явно игнорируя приказ на захват и по-ментовски мстя за смерти соратников.

Засверкала острая сталь, взревела убойная магия, замелькали клинки, рисуя узор летальных комбо. А среди всего это великолепия вновь пластично танцевала смазанная фигура Первожреца. Только вот дрался он теперь с двух рук. В убойной правой — посох. В левой — Паучий Кинжал, с тянущимся за ним шлейфом тьмы и ужаса.

Многотысячные хиты Глеба обнулялись за секунды. Жадное пламя обугливало плоть, лед сковывал мышцы, яд сжигал легкие. Мясо гнилью стекало с костяка, броня не спасала от шинкующего тела железа. Однако Первожрец раз за разом успевал дотянуться кинжалом до пятнистого тела, насаживая противника на девятку острых лезвий.

Тело врага осыпалось мерзким клубком пауков, а фигура Глеба семафорила очередью фиолетовых вспышек, полностью восстанавливая жизнь и рапортуя о полученных новых уровнях.

Небеса заклубились тучами, среди плетения молний проявился божественный лик Ллос, ее полубезумный смех заметался над полем боя. С каждой принятой жертвой буря усиливалась, скорость роста жреца возрастала, а Паучиха все явственней материализовалась в нашей реальности.

Люди в ужасе падали на землю, зажимали уши руками, лишь пятнистые и Первожрец вели свою битву.

Глеб побеждал. Вот уже риск погибнуть отошел на второй план — новые уровни щелкали раньше, чем остатки наемников успевали ополовинить хиты противника.

— Приготовиться к контратаке! — прохрипел Череп, с трудом поднимаясь на ноги и заворожено глядя на поле боя.

Теперь уже жрец наседал на сбившихся в кучу врагов, попавших в собственную ловушку и организованно отступавших. До границ безпортальной зоны добралось едва ли полтора десятка.

Хлопки персональных гейтов — и Глеб остался один посреди сотни камуфлированных надгробий и шевелящегося ковра пауков.

„Пора!“ — беззвучно шепнули его губы, и фигура Первожреца рухнула на землю.

Разом открылись десятки порталов, накрывая деморализованную армию противника могучей волной злых воинов „Детей Ночи“.

— Открыть ворота! — проорал Череп и рванулся по лестнице со стены, торопясь возглавить контратаку.

А посреди поля, над телом жреца склонилась Ллос в обличье Прекрасной Девы, и ласково гладила его слипшиеся от крови волосы…»

Базовая основа моего «Я» висела в Великой Пустоте и пускала счастливые детские слюни. Вокруг, словно в гигантском перемешавшемся пазле, мелькали мириады блоков чужих знаний, умений и воспоминаний. Я слепо хватал кусок за куском, ощупывал, прислушивался, пробовал на вкус — отыскивая свое, родное.

Сотня пропущенных через себя жертв не прошла даром. Хрупкий сосуд разума разбился, драгоценные осколки затерялись среди терриконов чужеродного шлака.

Хватаю очередной кусочек: знание испанского на уровне родного — не мое, кыш! Следующий — тяга к мальчикам, содомия. Фу! Брезгливо давлю руками, отбрасывая бесполезное крошево. Еще один — мама, мамочка! Захлебываюсь слезами и тяну к себе, но мгновением позже, понимаю — не моя… Бережно отпускаю на волю.

Умение управлять вертолетом «Апач», адреналиновая наркомания, воспоминания о годах в диверсионной школе, первый лесбийский опыт — чужое, чужое, чужое!

Паника постепенно накрывает сознание, ибо рядом плетет паутину божественный разум, с пугающей скоростью собирая из меня идеального слугу. С хрустом вбиваются в матрицу чужеродные осколки, клеем из мифриловых жвал скрепляется будущий Франкенштейн.

Шипящий голос нагоняет дремоту и убаюкивает, гася тревогу и волю к сопротивлению.

— Мой славный Жрец… Ты будешь идеален как никто другой! Вот ненависть к белым, вот к черным и желтым! Вот знание анатомии, умение полевого допроса, честолюбие лидера. Еще одно, и еще — ты будешь стремиться к власти, идти по головам, ломая судьбы и сокрушая города! Вот набожность, потаенные страхи и редкая фобия — я буду легко управлять тобой! Личная преданность, магия клинка, искра Хаоса! Ах, какая ценная добыча… Моя игрушка!

Уже бессильно обвисли руки — мне не за что зацепиться, не на кого опереться. Что значит личная сила для тонущего в болоте?!

Только вот запах… Лесная земляника… Как волнующе, освежающе и знакомо! Откуда?!

Где-то бесконечно далеко зазвучали колокольчики тихого грудного смеха, интимный шепот будоражащий мужское естество… Руата?!

Словно яркий луч маяка разрезал непроглядную тьму. Осколки разума ночными мотыльками летели на свет. Вокруг возникшего центра кристаллизации стремительно возрождалась былая личность, вытесняя все лишнее и наносное.

— Тварь! — зашипел над ухом полный ненависти голос. — Смазливая подстилка! Отлучаю, навечно! Проклинаю и жду в Чертогах после первой же смерти! И боги содрогнутся от твоей участи!

Шипенье все удалялось, я стремительно мчался на ласковый зов, на манящий запах, как глупый селезень на звук охотничьего манка. Спасительного манка…

— Руата!

Я рывком вскинулся на узком ложе, и тут же с хрипом закашлялся. Горло превратилось в ржавую водопроводную трубу, сухость резала глаза, деревянные мышцы с трудом повиновались. Снова чужое тело?!